Альберт Спьяццатов - Ребро жестокости

– Совершенно верно, людей и стволов. Сколько их, этих «Омегас», вы можете пробить по своим базам? По моим данным на настоящее время из аэромобильных и амфибийных сил спецназа в Тамаулипасе дезертировало от сотни до полутора сотен солдат. Нам нужно не меньше. Мы бы хотели задействовать «коммандос майя».

– Понял вас. Могу выделить до двух сотен спецназовцев под руководством инструкторов из «коммандос майя». Вы сможете расквартировать их за свой счёт?

– Для нас это не проблема.

– Приезжайте сегодня вечером в мой гольф-клуб, – полковник двумя пальцами протянул блондину визитную карточку. – Привезите мне всё. А я пока подпишу нужные бумаги. Можете, кстати, изучить тем временем материалы в этой папке. Возьмите с собой, там только копии документов, но они не должны попасть на глаза никому кроме вас и ваших партнёров.

– Полковник, разумеется, ваши предупреждения излишни.

Изучив документы, Блонди ненадолго задумался. Враг раздвоился. Он отправил папку с нарочным к Монтесу с устным сообщением. В файл были подшиты материалы расследования дел возбуждённых после совершения нескольких заказных убийств. В числе прочих здесь было дело о расстреле бывшего заместителя прокурора Нижней Калифорнии в одном из самых популярных баров Тихуаны среди бела дня. До ухода на пенсию, он успел выдвинуть обвинения против Живчика и Лысого Панчо, по которым обоим братьям были вынесены приговоры на длительные сроки. Перелистнув страницу, можно было ознакомиться с делом о нападении военизированной группы, судя по всему «Омегас», на тюрьму «Лас Пальмас» в том же штате с организацией побега пятерых членов «Тридцатки», или с делом о похищении и жестоком убийстве редактора одной из региональных газет, регулярно публиковавшей журналистские расследования о деятельности братьев Фуэрте. В последнем случае, согласно материалам дела, «Третий», новый лидер организации, распорядился, чтобы убийство произошло на глазах у двух сыновей злополучного редактора, восьми и десяти лет соответственно – «в воспитательных целях» по его собственному выражению. Во всех эти убийствах и нападениях был безошибочно узнаваем жуткий фирменный почерк «Омегас», но при этом было совершенно очевидно, что все они совершались в интересах Западного картеля. Неужели их главари столковались в тюрьме? Полковник также подшил к последнему делу вырезку из одного из последних номеров той же региональной газеты, где редактор в своей авторской колонке обращал внимание читателей на то, что жёны Кармело и Живчика теперь подписывают жалобы и протесты в прокуратуру против дурного обращения тюремной администрации с их мужьями исключительно совместно.

Кармело казалось, что ему снится дурной сон. Нет, он не ослышался, потому что намеренно переспросил дважды. Наваждение какое-то.

– Как он сказал? Повтори, точно, – грубо крикнул он. Его голос в темноте одиночной камеры звучал страшно и пусто. Он нетерпеливо прижался ухом к сырой стене.

– Он сказал при людях, что ты один дал зелёный свет на Польо, – голос, доносившийся из соседней камеры, звучал слабо, но отчётливо. Заключённый земляк старательно, как полагается, проговаривал каждое слово. – Что он сам не при делах.

– А ещё? Что он ещё сказал?

– Он сказал, что это из-за тебя ввели режим максимальной строгости.

– При людях?

– При всей толпе. На прогулке.

Выходит, прощай, альянс Восточного картеля с Западным. Нехитрые маневры Живчика были шиты белыми нитками. Администрация колонии, в самом деле, повысила меры безопасности. Теперь, после убийства Польо, заключённых заставляли раздеваться догола при личном досмотре. Хаты ежедневно переворачивали вверх дном. По коридорам переводили в позе «ласточки». Раньше такого безобразия не творили. Значит, Живчик пытается натравить на него остальных сидельцев, посторонних людей. Надеется убрать его и боится длинных рук Монтеса. Он ни на что уже не годится. Да, само собой, приказ убить Польо отдал Кармело, но обрабатывали убийцу ведь земляки из Тихуаны, люди Живчика. Именно они пообещали исполнителю закатать всю его семью в асфальт, если посмеет не подчиниться. Именно они снабдили его короткоствольным пластиковым «глоком».

– Что делать, земляк?

– Нагрохать его, – крикнул Кармело. Живчик Фуэрте отныне не вызывал у него ничего кроме презрения. – Убивать не надо, но хорошенько отпиздить.

– Точно не убивать, земляк? – переспросили с той стороны, как показалось Кармело, с некоторым сожалением.

Он ещё раз подумал, прежде чем ответить.

– Да, точно.

– Хорошо!

– Ещё надо передать кое-что на волю. «Третьему».

– Говори, земляк!

– Надо брать западное побережье. Полностью. Пусть начинает.

Его устные указания разлетались со скоростью мало уступавшей телеграфу. Сначала его слова передали новой группе осуждённых из Матамороса. Поэтому когда Живчик садился за стол в час ужина, его сосед встал со скамьи и с размаха, с оттяжкой ударил его по лицу своим подносом. Пабло, запнувшись о скамью, опрокинулся и рухнул назад. Перекувыркнувшись, он попытался подняться, но не тут то было. Мигом окружив поверженную жертву, земляки Кармело, дожидавшиеся этого момента, как по команде принялись пинать и топтать его с молчаливой ожесточённостью. Экзекуция длилась недолго, и когда в столовую стянулась охрана, все уже сидели за столами, молча и сосредоточенно работая ложками. Живчика избили на глазах у всех тех, с кем он разговаривал на прогулках, но никто и слова не вымолвил. Ну и пусть раздевают при досмотре, пусть удваивают частоту обысков в камерах. Кармело был прав, и на его стороне в этой тюрьме было больше поддержки, заведомо тщательно обеспеченной «Третьим» снаружи. Только Лысый Панчо сидел в дальнем углу стола и, выпучив свои обезумевшие глаза, в апатичном безмолвии сострадал своему младшему брату, неуклюже корчившемуся на окровавленном цементном полу. Панчо сломался ещё раньше Живчика, когда сидел в одной камере с Польо, родным братишкой Монтесумы. Именно при нём, Рамирес из Тихуаны, осуждённый за убийство жены и её любовника, подошёл к их камере и через решётку в упор расстрелял Польо из «глока». Говорят, сам Панчо в панике полез тогда под койку, думал, что пришли и по его душу. С того вечера он уже несколько месяцев ни слова не говорил, ушёл в себя, иногда целыми днями ничего не ел.

Захлёбываясь собственной кровью и яростно откашливаясь, Живчик встал на четвереньки. В этот момент он заметил жалостливый взгляд Панчо. Он скривился как от боли и отвёл глаза. Если бы здесь вместо Панчо был Горилла, он один разметал бы всех этих навозников. Но Гориллы не было больше нигде на этом свете. Они успели проститься с ним до ареста, похоронив его на семейном кладбище, после того как Западный картель выкрал бездыханное тело Гориллы из морга. Даже в смерти он был грозен.