Джон Кутзее - Сцены из провинциальной жизни

— Мой отец работает в «Стэндард кэннерз», — приходится ему теперь говорить.

— Но что он делает?

— Он в офисе, занимается счетоводством, — неуверенно произносит он. Он понятия не имеет, что означает «счетоводство».

Компания «Стэндард кэннерз» производит консервированные персики «Альберта», консервированные груши «Бартлетт» и консервированные абрикосы. «Стэндард кэннерз» выпускает больше консервов, чем любая другая консервная фирма в стране, — это все, чем она известна.

Несмотря на поражение 1946 года и смерть генерала Сматса, отец остается верен Объединенной партии — верен, но при этом мрачен. Адвокат Штраус, новый лидер Объединенной партии, — лишь бледная тень Сматса, при Штраусе у ОП нет шансов выиграть на следующих выборах. Кроме того, Националистическая партия гарантирует себе победу тем, что передвигает границы избирательных округов в угоду своим сторонникам в platteland, сельской местности.

— Почему этому не препятствуют? — спрашивает он отца.

— Кто? — задает вопрос отец. — Кто может их остановить? Они могут делать все, что им угодно, — теперь, когда они у власти.

Он не видит смысла в том, чтобы устраивать выборы, если победившая партия может менять правила. Это все равно как если бы бэтсмен решал, кто может, а кто не может подавать мяч.

Отец включает радио, когда передают новости, — но на самом деле только затем, чтобы послушать счет спортивных игр: крикет летом, регби зимой.

Когда-то сводку новостей передавали из Англии — до того, как к власти пришли националисты. Сначала звучало «Боже, храни короля», затем раздавались шесть радиосигналов из Гринвича, диктор объявлял: «Говорит Лондон, передаем новости» — и читал новости со всего мира. Теперь все это в прошлом. «Говорит Южноафриканская радиовещательная корпорация», — после этих слов диктор пускается в пространный пересказ того, что сказал в парламенте доктор Малан.

Что он особенно ненавидит в Вустере, из-за чего ему хочется сбежать — это ярость и гнев, которые он чувствует в мальчиках-африканерах. Он боится, просто терпеть не может неуклюжих босоногих мальчишек-африканеров в их тесных коротких брюках, особенно старших мальчиков, которые, дай им полшанса, утащат тебя в какое-нибудь тихое место в вельде и будут над тобой измываться, — он слышал, как об этом упоминали со смешком. Например, они могут тебя borsel — насколько он понял, это означает, что с тебя снимут штаны и намажут яйца кремом для чистки обуви (но почему яйца? почему крем для чистки обуви?) и пошлют домой по улицам, полуголого и рыдающего.

Студенты, проходящие педагогическую практику в школе, распространяют легенды о посвящении и о том, что бывает во время посвящения. Мальчики-африканеры шепчутся об этом так же взволнованно, как о порке. То, что он слышит, вызывает у него отвращение: например, при посвящении разгуливают в подгузниках или пьют мочу. Если нужно пройти через это, чтобы стать учителем, он отказывается быть учителем.

Ходят слухи, что правительство собирается отдать распоряжение, чтобы все школьники с фамилиями, как у африканеров, были переведены в классы африканеров. Его родители тихо говорят об этом, они явно обеспокоены. Что до него, то его охватывает паника при мысли о переходе в класс африканеров. Он говорит родителям, что не подчинится. Откажется ходить в школу. Они пытаются его успокоить. «Ничего не будет, — говорят они. — Это просто разговоры. Пройдут годы, прежде чем они что-нибудь сделают». Он в этом не уверен.

Как становится известно, решать предстоит инспекторам, переводить ли ненастоящих англичан из английских классов. Он живет в страхе перед днем, когда придет инспектор, проведет пальцем по списку в классном журнале, назовет его имя и прикажет собирать учебники. На такой случай у него заготовлен тщательно разработанный план. Он соберет учебники и без возражений покинет класс. Но не пойдет в класс африканеров. Вместо этого спокойно, чтобы не привлекать внимания, он отправится в сарай, где хранятся велосипеды, возьмет свой велосипед и так быстро поедет домой, что никто не сможет его поймать. Потом он закроет и запрет дверь парадного входа и скажет матери, что не вернется в школу, а если она его выдаст, покончит с собой.

Образ доктора Малана запечатлелся у него в мозгу. Круглое голое лицо доктора Малана, в котором нет ни понимания, ни жалости. Его глотка раздувается, как у лягушки, губы поджаты.

Он не забыл первый законопроект доктора Малана 1948 года: запретить все комиксы с капитаном Марвелом и Суперменом, позволив пропускать через таможню только комиксы, в которых фигурируют животные и которые годятся исключительно для малышей.

Он думает о песнях на языке африкаанс, которые их заставляют петь в школе. Он так их возненавидел, что ему хочется громко кричать и издавать неприличные звуки во время пения, особенно когда исполняют «Kom ons gaan blomme pluk» — о том, как детишки резвятся в полях среди чирикающих птичек и веселых насекомых.

Как-то субботним утром он и еще двое друзей отправляются на велосипедах из Вустера по дороге Де Доорнз. Через полчаса они уже в пустынном месте, где не видно человеческого жилья. Они оставляют велосипеды у обочины и поднимаются в горы. Там они находят пещеру, разжигают костер и едят сэндвичи, которые захватили с собой. И вдруг появляется огромный грубый парень-африканер в шортах цвета хаки.

— Wie het julle toestemming gegee? (Кто вам разрешил?)

Они теряют дар речи. Это же пещера — разве нужно разрешение, чтобы находиться в пещере? Они пытаются соврать, но все бесполезно.

— Julle sal hier moet bly totdat my pa kom (Придется вам подождать моего отца.), — объявляет мальчик. Звучат слова lat, strop (розга, ремень). Им дадут урок.

От страха у него кружится голова. Здесь, в вельде, где некого позвать на помощь, их высекут. И не помогут никакие мольбы. Ведь на самом деле они виноваты, особенно он. Это он уверял остальных, когда они перелезали через изгородь, что тут не может быть фермы, это просто вельд. Он заводила, это его идея, и ему не на кого переложить вину.

Приходит фермер с собакой — восточноевропейской овчаркой с хитрой мордой и желтыми глазами. Им снова задают вопросы, на этот раз на английском, вопросы без ответов. По какому праву они здесь? Почему они не спросили разрешения? И опять приходится приводить беспомощные, дурацкие доводы: они не знали, они думали, что это просто вельд. Он клянется себе, что никогда больше не допустит такой ошибки. Никогда больше он не будет таким дураком, чтобы перелезть через изгородь и считать, что ему это сойдет с рук. «Дурак! — ругает он себя. — Дурак, дурак, дурак!»

У фермера нет при себе ни розги, ни ремня, ни хлыста.

— На сей раз вам повезло, — говорит он. Они стоят столбом, не понимая его. — Ступайте.