Джон Кутзее - Сцены из провинциальной жизни

У нее легкий иностранный акцент, несомненно, она красивая, умная, утонченная. Он не спрашивает, не из Венгрии ли она тоже. Но если бы он заполучил эту комнату, жил бы сейчас с ней в одной квартире. Кто она? Как ее зовут? А если это его суженая и теперь судьба ускользнула от него? Кто тот счастливчик, который заполучил комнату и будущее, которое должно было принадлежать ему?

Когда он пришел в эту квартиру, у него создалось впечатление, что Миклош показывал ее довольно небрежно. Наверно, Миклош искал такого, кто внесет в дом нечто большее, нежели просто четверть квартплаты: жизнерадостность, или стиль, или романтику. Миклош понял, что он не обладает ни жизнерадостностью, ни стилем, ни романтикой, и отверг его кандидатуру.

Ему бы следовало проявить инициативу. «Я не тот, кем кажусь, — следовало ему сказать. — Возможно, я выгляжу клерком, но на самом деле я поэт, или будущий поэт. Кроме того, я буду аккуратно платить за квартиру, чего обычно не делает большинство поэтов». Но он не высказался, не сослался, пусть и робко, на свое призвание, а теперь слишком поздно.

Как получилось, что венгр распоряжается квартирой в фешенебельном Свисс-Коттедж, одевается по последней моде, спит допоздна в одной постели с той самой, несомненно, красивой девушкой с иностранным акцентом, а ему приходится ишачить весь день в IBM и жить в унылой комнате вблизи Арчуэй-роуд? Каким образом ключи, которые отпирают удовольствия Лондона, оказались в руках у Миклоша? Где подобные люди находят деньги, чтобы вести легкую жизнь?

Ему никогда не нравились люди, которые не подчиняются правилам. Если игнорировать правила, жизнь утрачивает смысл: с таким же успехом можно, как сделал Иван Карамазов, вернуть билет и устраниться. Однако в Лондоне, похоже, полно людей, которые игнорируют правила, и это сходит им с рук. Кажется, он единственный, кто настолько глуп, что играет по правилам, — он и другие замученные клерки в темных костюмах и очках, которых он видит в метро. Что же делать? Последовать примеру Ивана? Примеру Миклоша? В обоих случаях, ему кажется, он проиграет. Потому что у него нет таланта лгать, обманывать или нарушать правила, точно так же, как нет таланта к удовольствиям или нарядной одежде. Единственный его талант — страдание, скучное, честное страдание. Если в этом городе не предусмотрены награды за страдание, что он тут делает?

Каждую неделю приходит письмо от матери — голубой авиаконверт, надписанный аккуратными прописными буквами. Он с раздражением встречает эти свидетельства ее неизменной любви к нему. Когда же мать поймет, что, покинув Кейптаун, он порвал все связи с прошлым? Как ему заставить ее смириться с тем, что процесс превращения его в другого человека, начавшийся, когда ему было пятнадцать, будет безжалостно продолжаться до тех пор, пока окончательно не сотрется память о семье и стране? Когда же она увидит, что он теперь так далек от нее, словно они не знакомы друг с другом?

В письмах мать рассказывает ему о семейных новостях, о своей последней работе (она переходит из школы в школу, подменяя учителей, которые на больничном). В конце писем она выражает надежду, что он в добром здравии, что тепло одевается, что не заболел гриппом — она слышала, что в Европе сейчас эпидемия. Что касается южноафриканских проблем, она не пишет о них, потому что он ясно дал понять, что они его не интересуют.

Он упомянул, что оставил перчатки в поезде. Это было ошибкой. Сразу же прибыл пакет, доставленный авиапочтой: пара перчаток из овечьей кожи. Марки стоили больше, чем сами перчатки.

Она пишет свои письма воскресными вечерами и опускает их в ящик так, чтобы успеть к утренней выемке почты в понедельник. Он легко может представить себе сцену в квартире, в которую переехали она, его отец и брат, когда пришлось продать дом в Рондебосхе. Ужин закончен. Она убирает со стола, надевает очки, придвигает лампу поближе.

— Что ты делаешь? — спрашивает его отец, который боится воскресных вечеров, когда «Аргус» прочитан от корки до корки и больше заняться нечем.

— Я должна написать Джону, — отвечает она, поджав губы и отгораживаясь от него. «Дражайший Джон», — начинает она. Что она надеется получить благодаря своим письмам, эта упрямая, настырная женщина? Разве она не понимает, что доказательства ее верности, какими бы упорными они ни были, никогда не заставят его смягчиться и вернуться? Почему она не может смириться с тем, что он ненормален? Ей бы следовало сосредоточиться на любви к его брату и забыть его. Брат — более простое и более невинное существо. Он мягкосердечен. Пусть брат взвалит на свои плечи бремя ее любви; пусть брату скажут, что отныне он — ее первенец, самый любимый. Тогда он, забытый, будет волен жить своей собственной жизнью.

Она пишет каждую неделю, но он отвечает не на каждое письмо. Это было бы слишком похоже на регулярную переписку. Он пишет время от времени, его письма коротки, в них мало что говорится — сам факт, что они написаны, свидетельствует о том, что он все еще на этом свете.

В этом и заключается самое худшее. Это ловушка, которую она устроила, и он пока не нашел из нее выхода. Если бы он разорвал все связи, совсем перестал писать, она бы сделала самый страшный вывод из всех возможных, а сама мысль о горе, которое пронзило бы ее в эту минуту, вызывает у него желание закрыть глаза и заткнуть уши. Пока она жива, он не посмеет умереть. Следовательно, пока она жива, его жизнь не принадлежит ему. Он не может обращаться с ней легкомысленно. Хотя он не особенно себя любит, ради нее он должен себя беречь — до такой степени, чтобы одеваться тепло, правильно питаться, принимать витамин С. Что до самоубийства, то об этом не может быть и речи.

Новости о Южной Африке он получает из передач Би-би-си и из «Манчестер Гардиан». Он со страхом читает материалы «Гардиан». Фермер привязывает одного из своих работников к дереву и забивает насмерть. Полиция беспорядочно стреляет в толпу. Заключенного находят мертвым в его камере, он висит на полоске, оторванной от одеяла, с окровавленным лицом, покрытым синяками. Ужас за ужасом, зверство за зверством без конца.

Он знает мнение своей матери. Она считает, что мир неправильно понимает Южную Африку. Чернокожим в Южной Африке живется лучше, чем в любом другом месте в Африке. К забастовкам и протестам подстрекают коммунистические агитаторы. Что касается рабочих на фермах, которым платят жалованье маисом и которые вынуждены одевать своих детей в джутовые мешки в зимние холода, мать соглашается, что это позор. Но такое происходит только в Трансваале. Это из-за жестокосердых африканеров с их мрачной ненавистью страна пользуется такой дурной славой.