Семен Злотников - Кир

25 октября 1917 года, кто помнит, стряслась Великая Октябрьская социалистическая революция.

На следующий день, 26 октября, семнадцатилетний Макс явился в Смольный дворец, где немедленно был представлен неисправимому оптимисту и карателю Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому, а уже 27 октября Феликс и Макс ( или, если угодно, Дзержинский и Альцгеймер ) были замечены в районе Финляндского вокзала, где дружно, в четыре руки размахивали карающим мечом революции.

Об этапах большого пути генерал-лейтенанта Альцгеймера ( отнюдь не усыпанного розами !) при желании можно прочесть в Большой Советской Энциклопедии или книгах серии о пламенных революционерах прошлого, настоящего и будущего.

Любопытствующий наверняка задастся вопросом: как человек, прошедший горнило революций и войн, ссылок и репрессий, вражеских тюрем и советских концлагерей, потерь и предательств, мог еще сохранить веру и верность идеалам Свободы.

Нет сомнений, Макс Петрович Альцгеймер воскреснет однажды в памяти потомков как эталон несгибаемого революционера с полным набором известных качеств, присущих всякому несгибаемому революционеру, как то: угрюмым аскетизмом, непримиримостью к врагу, безрассудной отвагой, кристальной честностью, склонностью к самопожертвованию и вообще.

Помню, едва меня к нему привели, как он первым делом упал на колени и слезно умолял меня не держать в сердце зла и обиды на советскую власть.

Пока я недвижно стоял, он ползал вокруг меня, дергал за штаны и во всех моих бедах винил людей, коварством и подлостью узурпировавших эту самую власть, по его глубочайшему убеждению, самую прогрессивную в истории человечества.

– Увы, – говорил он с надрывом, – человеческий фактор все и всегда портит.

– Эх, кабы не люди! – хрустел он зубами и стискивал пальцы в кулаки. – Когда бы не люди! – кричал он в отчаянии.

– Цены бы не знали, – стонал генерал-лейтенант, – союзу рабочих, крестьян и примкнувшей интеллигенции, когда бы там не было людей!

– Человек и революция – две вещи несовместные! – восклицал он в порыве вольного подражания великому русскому поэту Александру Сергеевичу Пушкину…

В конце концов после его откровений, слез, уговоров и даже угроз я пообещал забыть все обиды на нашу социалистическую Родину-мать.

…Тут я со всей откровенностью должен признаться, во избежание возможного недопонимания: и в горячечном бреду, пребывая на грани между жизнью и смертью, я не винил в своих бедах Родину, но бесконечно благословлял – во что генерал, судя по всему, решительно отказывался поверить…

– Последнее дело, сынок, обижаться на мать, – по-отечески толковал мне Макс Петрович, вставая с колен. – Ей, бедной, и так достается, а тут еще люди!..

Действительно, мысленно я соглашался с Альцгеймером: нас много, а Родина – одна!

– Кто еще, как не мы с тобой, защитит всевозможные завоевания Великой Октябрьской социалистической революции? – вопрошал он у меня голосом, полным отчаяния, и сам же решительно отвечал: – Никто!

Или вдруг неожиданно приседал и предупреждающе прикладывал к тонким губам указательный палец правой руки:

– Помни, Кир, – говорил, озираясь, Альцгеймер, – повсюду враги! Ежу же понятно, что если не мы их, – шептал, – то они нас!..

Так, в общем, мы с ним толковали, пока он однажды…

Однажды шеф службы внешней разведки Комитета государственной безопасности СССР разложил на столе, как пасьянс, тринадцать фотографий пленительных девичьих образов и как бы играючи предложил мысленно выбрать одну из них и запомнить.

Сразу скажу, что один из тринадцати ликов мне был знаком.

И я бы не спутал его ни с одним другим ликом на свете!

Меня, помню, бросило в жар, потом в холод, и я испытал смятение чувств, какого со мной не случалось.

Прелестное существо с фотографии как две капли воды походило на ту самую, что являлась мне в сновидениях.

И по сей день в усталом мозгу вспыхивают, подобно светлячкам в ночи, картинки нашего с ней любовного буйства, имя которому – тайфун, ураган, апокалипсис!

Так и чудится мне, как она возникает волшебно, будто из воздуха, в моей подземной обители и, пританцовывая, приближается ко мне…

О, врожденное чувство стыдливости вряд ли позволит мне описать ( да это и неописуемо !) хотя бы тысячную толику наших ночных безумств.

Ах, мы любили друг друга нежно и трепетно, томно и сладостно, страстно и ненасытно.

Слов я не помню ( а вопли восторга не в счет !), я ее ни о чем не расспрашивал, и ее как будто ничего не интересовало.

Само Время, казалось, остановило свой бег и только с изумлением взирало на нас.

Мы не знали усталости, не ведали страха, сомнений, печали, и нас не заботило, что с нами будет.

Я видел сияние звезд глубоко под землей в моей конуре, вход в которую охраняли тринадцать латышских стрелков.

– Ну-ну, что ли, выбрал? – услышал я голос Альцгеймера.

Не в силах сдержать волнения, я потупил глаза и кивнул.

– Дай-ка минутку подумать! – как мне показалось, насмешливо пробормотал генерал-лейтенант и неторопливо простер свои белые руки над пасьянсом.

– Барух Ата Адонай Элогейну Мелех Ха Улам, – загундосил Альцгеймер, насколько я мог различить, используя тюркскую группу языков.

– Ми Ат? Ми Ат? Ми Ат? – страшно вращая зрачками, вопрошал он подчеркнуто приказным тоном.

– Ти-са-пер! Ти-са-пер! Ти-са-пер! – подвывал и взывал он, закатив глаза.

Внезапно и непостижимо фотографии под его пальцами пришли в движение, наподобие броуновского, и так же неожиданно залегли на столе – как замерли.

– Вот она, золотая рыбка! – с одного раза безошибочно определил старый разведчик. – Что, угадал?

Я молчал, потрясенный магическим даром Альцгеймера.

– Твой вкус одобряю! – решительно похвалил он, с прищуром разглядывая фотографию, словно видел ее впервые.

– А хороша ведьма, а! – скорее утвердительно, чем вопросительно заметил генерал-лейтенант и заговорщицки подмигнул. – Хороша, а?

– Могу познакомить! – неожиданно предложил он ( отчего я едва не лишился рассудка !).

– Не позднее чем завтра! – воскликнул Альцгеймер как о решенном деле.

Сама мысль о возможной встрече с возлюбленной из сновидений мне представлялась невероятной!

– Завтра, Кир, – повторил генерал, – ты увидишь ее своими глазами на торжественном открытии VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве!

Должно быть, решив, что его плохо слышно, он перебрался со стулом поближе ко мне.

– Ты, что ли, не рад? – удивленно поинтересовался он.

От него вкусно пахло кислыми щами.

И тут мне не к месту, должно быть, припомнились обрывки наших с Альцгеймером разговоров, где он не без гордости признавался в своей близости к простому народу во всем, что касается простоты!