Семен Злотников - Кир

Вопреки всем законам земного притяжения, в самый последний момент падающая звезда зависла и замерла в миллиметре надо мной.

Я услышал биение сердца звезды, я узнал ее нежные губы.

– Я люблю тебя, Кир! – прозвучал в оглушительной тишине нежный шепот принцессы.

– Я тоже люблю тебя, Маргарет! – робко пробормотал я, боясь спугнуть непередаваемое ощущение волшебства и очарования.

– Теперь я твоя, Кир! – шептала принцесса, лаская и целуя меня.

– И я теперь, Маргарет, твой! – целуя и лаская ее, откликался я.

– Тебе хорошо со мной? – спрашивала она.

– Как никогда прежде! – как на духу признавался я ( и то было правдой !).

– Ну тогда!.. – восклицала принцесса, еще и еще оплетая меня лианами рук.

– Да, тогда!.. – повторял я в экстазе обрывки слов, понятные нам двоим…

Вспоминая ту ночь, даже спустя годы, я возрождаюсь, подобно известному Фениксу, из пепла.

Нет у меня таких слов, способных передать всю прелесть и все безумие той поистине незабываемой ночи, – я готов присягнуть, что впервые любил и впервые же чувствовал, что любим.

Не было прошлого, боли, страданий; мысли о будущем не бередили; а настоящее было – прекрасно!

Еще осознал я в ту ночь ( и тоже впервые !): что любовь не имеет прошедшего времени и не терпит отлагательств; все видит и слышит, доверчива и слепа; всегда ненасытна, всегда голодна; не выносит сонливости, скуки и алчет безумств; для нее нет преград, она все хочет сейчас, не согласна таиться и чахнет от компромисса; любовь готова на жертвы, сбивает с толку, чурается логики и полна необъяснимого смысла; от нее невозможно сбежать, защититься, спрятаться или спастись…

Еще сколько-то дней (а возможно, недель или месяцев !) мы с принцессой не покидали спальни – не в силах ослабить наших объятий и очнуться от любви.

О сменах ночи и дня мы скорее догадывались по свету, слабо сочившемуся из-под расшитых сусальным золотом штор.

Еду и питье нам доставляли в кровать – к чему лично мне пришлось привыкать: то и дело, забывшись, я устремлялся навстречу дворецкому, чтобы перехватить тяжеленный поднос с яствами и непременной бутылкой молодого игристого английского вина с виноградников Южного Уэльса.

Всякий раз моя милая возлюбленная ласково удерживала меня и по-доброму убеждала не менять сложившегося веками порядка вещей.

В отличие от меня, обожженного всеми ветрами революционных перемен, она свято верила, что ничего в нашем мире не следует ломать – разве что по мере сил достраивать уже построенное и улучшать уже существующее.

– Пусть кесарю достанется кесарево, а Богу – Богово! – с легкой улыбкой на устах цитировала принцесса.

– Всякое царство, – парировал я, – разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.

– Не ты ли однажды сказал, – улыбалась она, – что блаженны кроткие, ибо они наследуют землю!

– То был не я, то был Иисус Христос, сын Божий… – терпеливо уточнял я справедливости ради.

– То был ты, в своем предыдущем воплощении! – настаивала Маргарет.

Поначалу я действительно возражал против столь откровенного отождествления моей скромной персоны с величайшим из мучеников – но постепенно привык и уже не спорил, а молчал.

– Да вспомнить Плутарха, Платона, Спинозу, Вольтера, Дидро и Жан-Жака Руссо! – сердилась принцесса, по памяти перечисляя вехи эволюционного пути развития нашей цивилизации.

В свою очередь, я приводил знаменитый упрек Карла Маркса, адресованный всякого рода мыслителям и проповедникам, страшащимся перемен.

– И он бы страшился, когда бы любил! – прижимаясь ко мне, бормотала принцесса…

Так, игриво ласкаясь и пошучивая, мы перебрасывались философскими сентенциями и библейскими афоризмами – совсем как в пинг-понге.

Тогда же, бывало, она наизусть читала мне Байрона и Шекспира, я же для нее по памяти – роман-энциклопедию русской жизни «Евгений Онегин» Александра Сергеевича Пушкина.

Нередко у нашей постели давали концерты выдающиеся танцоры Королевского балета, или гениальные драматические артисты Шекспировского театра, либо солисты знаменитого на весь мир симфонического оркестра Лондона ( вообще, артистический мир Англии, по моему наблюдению, боготворил своего мецената и покровительницу искусств ).

В минуты особой близости ( неизбежной между двумя любящими существами ) мы, точно малые дети, держались за руки и пронзали друг дружку взглядами, понятными без слов.

Иногда, впрочем, мне вместо бархатистых глаз Маргарет отчего-то являлись изъеденные конъюнктивитом и зияющие бездонной чернотой глазницы матери моей…

– Похоже, тебя что-то гложет? – однажды спросила принцесса, словно что-то почувствовав.

Смятение чувств, подобно пожару в сухую ветреную погоду, вдруг охватило все мое существо.

Я вздрогнул, я вспыхнул, я вспотел, я похолодел, я покрылся корочкой льда и почти расплакался, чего доселе со мной не случалось.

– Да что с тобой, милый? – встревоженно поинтересовалась Маргарет.

Как ей понять, думал я, что творится в душе познавшего все горести мира – от жуткой потери семьи до кошмарной гибели друзей, включая вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина?

И где найти слова, способные передать хотя бы тысячную долю страданий, выпавших мне по жребию, которого я не выбирал?..

– Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой? – возопила принцесса, уже чуть не плача.

Мы прильнули друг к другу, охваченные необъяснимой тревогой.

– Ты горишь, прямо как костер! – потрясенно воскликнула Маргарет.

– Ты прямо как лед на Аляске! – причитала она, согревая поцелуями кончики моих ресниц, кончик носа, кончики ушей и губы, подернутые инеем.

– Тебя точит червь, – прошептала она, – я прямо это чувствую, точит!

– Да… червь… – было начал я, – точит… – как тотчас над нами возник перекошенный лик матери моей.

– Будешь болтать – и она умрет! – предупредил меня призрак.

– Не буду! – пообещал я поспешно ( ибо кому, как не мне, было знать мать мою !).

– А ты па-кля-нись! – налегая на «а», по слогам процедила она.

– Я клянусь! – простонал я послушно.

– Ты кому все это говоришь? – оглянулась принцесса, пытаясь понять, с кем я разговариваю.

– Никому… – замороженно пробормотал я, с трудом ворочая непослушным языком.

– Ты полон загадок, контрастов и тайн! – заглядывая мне в глаза ( как в душу !), ласково констатировала принцесса.

На кресте я не плакал, а тут от тревоги за Маргарет слезы сами собой потекли по лицу, подобно потоку воды, прорвавшему плотину.

– Как баба разнюнился, Кир! – презрительно скривившись, простонал лик матери моей.