Владимир Солоухин - Первое поручение

Через эту усмешку я вдруг ясно и отчетливо понял, что на первом месте у него в голове сидело — сломать. Да оно и понятно. Он не собирался ведь оставаться в этом колхозе и строить с мужиками светлую эру. Его задача — организовать. Чтобы каждый мужик отвел свою лошадь на общий двор, отвез свои семена в общий сарай, присоединил свою землю к общему полю, отдал свою крестьянскую душу… Это, конечно, сложнее, потому что для души пока ни амбаров, ни сараев и даже какого-нибудь общего мешка. Ну да это уж десятое дело. На первом месте — тягловая сила, семена, инвентарь. Да и то начальнику не хранить, не беречь ни тягловой силы, ни инвентаря. Его задача — собрать. Но то, что мирской сходки на будущий год не будет, это он знал уж теперь, сидя за сметаной и чаем. Потому и усмехнулся на голубенькие мечты бородатого крестьянина обменять Гамлета на другого, более смирного мирского быка. Мало ли что выражала усмешка начальника, мало ли что могло содержаться в ней, легче догадаться, чего в ней не было: обыкновенной человеческой доброты. Заведомо враждебная масса, которую нужно победить, сломать, расточить. И он — начальник бригады, которому ломать поручено.

Пока все это промелькнуло у меня в голове, Петр Петрович продвинулся в своем рассказе, и вот мы уж на первом собрании в школе в два часа дня.

— Да… Собрали мы мужиков к двум часам, начали проводить агитацию. Я молодой. Меня держали на подхвате. Василий Кузьмич взял главную тяжесть на себя. Вот хоть мы теперь и говорим — ОГПУ — и сразу определенные воспоминания, а я, когда вспоминаю, вижу, что Василий Кузьмич был очень хороший, душевный человек.

В этом месте я первый раз перебил рассказчика. Никак не мог успокоиться, чтобы слушать дальше и точно так же вникать, как до сих пор.

— Петр Петрович, вы сказали, что в молодости все хорошо запоминается. Как вы думаете, теперь, когда за вашими плечами такая большая и богатая жизнь, как вы думаете, что означала тогда усмешка Василия Кузьмича, о которой вы только что рассказали? Ведь запомнили же вы эту микроскопическую деталь. Ну, я понимаю, если бы покушение из обреза, если бы напали волки, если бы пожар. А то всего-то одна усмешка. А вот запомнилось. Мне было бы очень интересно ваше мнение на этот счет. Крестьянин говорит о будущей сходке, где-нибудь в удобном месте под липой или березой, и о том, что нужно заменить мирского быка Гамлета. Начальник усмехается. Как вы мыслите, почему?

— Как же не усмехнуться? Если, к примеру, хозяин дома собирается через месяц красить полы, а доподлинно известно, что завтра его дом сгорит.

— Петр Петрович, разве в этих случаях смеются? Нужно предупредить. Да нет, нужно принять совместные меры, чтобы дом не загорелся…

— Положим, с пожаром неудачное сравнение: это я для наглядности. В том смысле, что все решительно перевернется. Да нет, вы не подумайте, — вдруг разгадал мой вопрос Петр Петрович, — мы… вот я например, мы ведь хорошего желали. Мы от чистого сердца.

— Извините, что я перебил. Мы дошли до того, что Василий Кузьмич был замечательным и душевным человеком.

— Да… Вот и Василий Кузьмич. После собрания придем усталые, злые, махорочным дымом надышались. А он сейчас — анекдотец, шуточку, по плечу похлопает, какой-нибудь случай из гражданской войны расскажет, а то про дочку начнет говорить. Даже засветится весь, покраснеет, словно девица. Смотришь, и мы с товарищем рабочим голову подняли. И к хозяевам, где ночевали, тоже все мягко, вежливо.

— Да… Ну, а если на собрании кому строг показался, так ведь — дело. Оно, дело, своего требует, хоть ты золотой, хоть ты сахарный. Да… Собрали мы народ в школу к двум часам, начали агитировать. Василий Кузьмич первым речь держал. Потом рабочий товарищ Карпов. Потом мне предоставили. Да… Ну и я как полагается. Потом — какие будут вопросы? Должен вам сказать, что моя автобиография началась с больших трудностей. Знаете, как иногда обучают плавать: кинут в воду — плыви. Самый правильный способ.

— Какие же задавали вопросы?

— Да… Ну, первым делом тянутся уточнить: добровольное дело или все равно не минуешь. А как им растолковать, что оно называется добровольным, однако у нас строгое указание — из деревни не уезжать, пока не организуем колхозы.

— Я относительно методов и сроков. Вы, наверно, знаете, что еще до революции хотели переделать сельское хозяйство России, перевести его, так сказать, на другие рельсы, фермерский путь, отруба и прочее.

— Как же, отруба, это дело известное. У нас в деревне многие тогда на отруба пошли.

— Ну вот. Агитации никакой не проводилось. Но зато предоставили льготы. Желающим уйти из общины нарезались лучшие земли, давались ссуды. Крестьяне, как вы сами говорите, постепенно на это пошли. Реформа была рассчитана на много лет. Сельское хозяйство вроде дерева: как ни старайся, за один год не вырастет, дереву нужны годы или даже десятки лет. А за один год вырастает только трава.

— Им, царям, торопиться было некуда. Они до этого тысячу или там триста лет жили, и в дальнейшем надеялись. А мы получили твердое указание — за одну зиму обеспечить сплошную коллективизацию.

— За одну зиму дерево можно не вырастить, а только нарисовать или склеить его из папье-маше… Так, значит, какие же задавали вопросы?

— Да… Всякие спрашивали. И всерьез и насмех. Будут ли сводить в одно место кур, гусей, поросят. Будут ли обобществлять коров. А то нашелся шутник, спросил то же самое насчет баб.

— Вы, Петр Петрович, должно быть очень точно все запомнили. Возьмем хотя бы форму вопросов. Я тоже у вас хочу спросить: почему, начиная с первого собрания, крестьяне не спрашивали «будем ли мы обобществлять коров», но «будут ли обобществлять коров»? Как вы считаете, есть тут какая-нибудь заметная разница?

В ту же секунду, не успел Петр Петрович ничего ответить, передо мной возникла одна прошлогодняя сценка. В наш колхоз приехал крупный руководитель из области, то есть даже наикрупнейший руководитель — председатель облисполкома — глава советской власти. Человек он деловой, энергичный, в контору он и не зашел. Сразу проехал на поля, в бригады, поближе к рядовому колхознику. На берегу реки плотники строили свинарник. Угадали начальство — перекур. Собрались в кружок. Расселись на зеленой травке.

— Какие будут вопросы?

— Да вот, — начал один, — вы ответьте нам прямо, вы подписали постановление, чтобы на приемных пунктах телят меньше ста тридцати килограммов не принимали? Нам сказали, что под этим постановлением стоит ваша подпись.

— Такое постановление действительно подписывал, и что же?

— А то же, что из-за этой вашей подписи у нас вчера сдох теленок.

— Расскажите, как было дело.

— Очень просто. Повезли мы его сдавать. От нас до станции тридцать километров. Жара. Тряска. На приемном пункте — очередь. Дождались мы своего часу к вечеру. Поставили теленка на весы, а в нем оказалось сто двадцать семь килограммов. Может, утром в нем и было сто тридцать, так ведь за целый день он похудел.