Владимир Солоухин - Первое поручение

— То есть как же кленовый лист?

— А так. Будто бы Иван (он сам малярил) нарисовал на крашеном полу кленовый лист. Баба пришла, хочет лист веником замести, а он не заметается — нарисованный. Значит, был как живой. Уголки загнуты, прожилочки, только что не шуршит. Это я сам видел и хорошо помню.

— Значит, Рябова вы наметили по избе. А третьего, как его?

— Мне памятней других остался Сергей Сергеевич Баринов, потому что это и было мое первое поручение. Сергей Сергеевича мы наметили за то, что косами торговал.

— Какими такими косами?

— Обыкновенными литовками. Перед покосом он, оказывается, ездил в Москву и покупал там косы. Снабжал ими и свою деревню, и, можно сказать, всю округу.

— Значит, чтобы не всей округой за косами в Москву ездить, он один на себя брал эту обузу. Правильно я вас понял, Петр Петрович?

— Так-то так. Но продавал он их дороже, чем они в Москве стоили. Имел в этом деле материальную заинтересованность.

— Наверно, чтобы дорожные расходы окупить.

— Пойди разберись: дорогу он окупал или сверх того. Да… А лучше других он потому запомнился, что, как я уж сказал, на нем я получил первое самостоятельное поручение. Поручили мне идти к нему утром и произвести полную опись имущества.

Когда слушаешь, всегда получается так, что слова собеседника — это лишь камушки, бросаемые в воду. Но от них обязательно расходятся круги. Расходясь и колеблясь, они захватывают все новые и новые, уже устоявшиеся пространства памяти и души. И вот, дробясь и качаясь, наплывают разнообразные воспоминания. Так, например, я сразу вспомнил рассказы моего товарища, можно сказать приятеля, из большого приволжского села. У них будто было три волны. Первая волна унесла двух настоящих действительно богатеев. Потом пришла разверстка — раскулачить еще восемь хозяйств. Стали думать, скрести в затылках. Кое-как набрали, наметили мужиков поисправнее. О злостных здесь не было и речи. Ладно, увезли и эти восемь семейств. И старики, не слезавшие уж с печи, и младенцы из люлек, и девушки на выданье, и парни, и женщины, с заскорузлыми, от земли и воды, руками, все пошли в общие подводы, все канули в беспредельную метельную ночь. Но оказывается, на этом не кончилось. Вскоре поступила новая директива — дораскулачить еще одиннадцать крестьянских хозяйств. Правда, село большое. Но ведь два, да еще восемь, да еще одиннадцать… Всю ночь заседали, прочесывая списки вновь и вновь, ставя против иных фамилий зловещие, отливающие железом жирные галочки. Мой приятель был тогда в школьном возрасте, и все три волны могли прокатиться мимо него, либо над ним, остались бы в памяти лишь боязливые, шепотом, разговоры. Но дело в том, что школьников посылали ночью приколачивать к домам таблички. На фанерке намалевано короткое слово — «Бойкот».

Уверен я, что за всю тысячелетнюю историю в селе не слышали этого словечка. Все больше — хлеб, дождь, солома, пожар, да Бог, и вдруг написано на фанерке — бойкот. Как только возникнет галочка в списке, сейчас же и табличка на доме. Школьники приколачивали с энтузиазмом.

Вероятно, настоящий смысл слова так и остался не понятым приволжскими мужиками, но понятной оказалась его иная беспощадная суть. Табличка на доме — значит одевай потеплее детишек и одевайся сам. С собой придется взять только то, что на себе, все добро останется в доме, который теперь уж не твой, и все, что в нем теперь остается, не твое, и вся жизнь, прожитая в доме и тобой, и отцом, и дедом…

— Да… — продолжал между тем Петр Петрович, — дали мне это поручение, и я пошел. Метель, как сейчас помню, окончилась. Утро тихое, русяное, на деревьях иней, в носу пощипывает. — Петр Петрович вдруг расчувствовался. Я же говорил еще в самом начале, что он хороший, очень даже хороший человек.

— Да… Я, знаете ли, больше всего люблю в природе утро. Будь то зимой, будь то летом. Роса, значит, цветочки навстречу солнцу потихоньку раскрываются. Поднимается настроение. Скулы начинают играть. Хочется сделать для людей что-нибудь особенное, хорошее. Какое-нибудь добро.

— Петр Петрович, не вспомните ли: в то утро, морозное, с румяным инеем, у вас тоже было желание сделать для людей что-нибудь особенное или, как вы сказали, какое-нибудь добро?

— Неужели! Вы только представьте, молодой, комсомолец и первое самостоятельное поручение. Да я не шел, я летел на крыльях. Если бы какая преграда, зубами бы перегрыз.

Да… Вхожу я в избу, только что окончилось чаепитие. Меня не ждали, оно и понятно, все решено было этой ночью. Решали мы трое, прослышать неоткуда. Потом, в других случаях, прослышивали, заранее собирались. На детишек по три, по четыре одежки надевали. Знали, что с людей не снимаем.

— Разве были и другие случаи?

— Очень много. Я ведь рассказываю вам про самое первое поручение. Сколько было разных деревень и случаев!

Да… Вижу — не ждали. Хозяин отодвинулся от краешка стола, где чаевничал, дымит козьей ножкой. Жена со стола собирает, мальчонка в букварь уткнулся, а один ребеночек в зыбке. Вся семья.

Они мне тогда пожилыми, старыми показались, потому что сам очень молод был. А теперь я, выходит, стал старше их, перерос. Им лет по сорок было, а мне теперь все пятьдесят. Да… Мандатов тогда можно было не предъявлять. Говорю на словах: обязан произвести опись имущества, говорите, где что.

Хозяин ничего не сказал, только самокрутка в руке задрожала, а мать сразу к зыбке. У матерей закон, вроде инстинкта, какая беда — сразу к детенышу: заслонить. А что от меня заслонять, будто я зверь, будто я брошусь и съем? В зыбке я потом, правда, покопался, золотые искал, думал, спрятали.

Да… Думаю, если я сейчас буду на цыпочках, да пожалуйста говорить, они осмелеют, наберутся нахальства. Надо иначе. Поймите — первое поручение. Не ударить в грязь лицом. Подошел я к комоду, ящики один за другим выдернул и все барахло в кучу на пол. Вышитые полотенца, столешники, подзоры, скатерть по праздникам накрывать. Как сейчас помню, красными бабочками вышитая.

От вспомнившейся доблести, даже тридцать лет спустя, живо и молодо загорелись глаза Петра Петровича. Но я не удержался и перебил.

— Послушайте, Петр Петрович, вам теперь за пятьдесят, вы прожили жизнь. Как сейчас, с высоты прожитого, вы смотрите на это событие? Ну, в самом деле, взгляните со стороны: приходит юноша в чужой дом, без спроса выдвигает ящики комода, начинает все вываливать на пол.

— Н-ну, не только на пол, сначала-то я хотел все уложить на стул. Со стула начало съезжать. Комод набит битком. Все уложена по порядку, а когда начнешь растряхать, знаете, какой ворох получается. Да… В сундуке холсты. Много холстов в рулонах, все домотканное, своими руками. Начал я эти рулоны распускать, образовалась куча чуть ли не до потолка.