Роман Солнцев - Золотое дно

— Папа!.. — мягко обнял его со спины Илья. — Отец!

— Так знайте: там всё ложь! Ха-ха-ха! Я придумал всю эту нашу дружбу… ха-ха-ха! Кроме дяди Вани, не было у меня друзей… а они его и погубили, лизоблюды! А теперь оч-чень хорошо устроились! Оч-чень!.. — И сотрясаясь, в слезах, ведомый цепким сыном, он вернулся к измятой постели и упал лицом вниз.

Стало тихо. Только синичка заглянула в форточку и улетела.

— Что стоите?! — буркнул рыхлый дядька в майке. — Вам сказали?

Я никогда не видел такого ненавидящего взгляда, каким смотрел на меня минуту назад Хрустов. «Да что с ним?.. Он серьезно болен… — подумал я. — Это может плохо кончиться. Надо бы уговорить врачей забрать их всех. Может, даже в психушку… или туда не стоит? Ну, в неврологию, пусть поколют, успокоят…»

Об этом мы говорили с Ильей уже на улице. У парня лицо было серым от стыда за отца, от усталости. Я пообещал обратиться в их местную «столицу» — в областной клинике работает Елена, сестра моей жены. На всякий случай записал Илье ее телефон. Затем Илья, пообещав мне выдать остатки летописи, подвез на старых синих «жигулях» в гору, к бетонной пятиэтажке, где живут Хрустовы. На цокольной стене огромными красными буквами выведено: ТРУД. На соседнем доме, естественно: МИР. А на следующем: МАЙ.

— Зайдемте к нам, заодно чаю попьете с дороги? — предложил младший Хрустов.

— Спасибо, нет! — сказал я. Я как раз успевал автобусом к вечернему самолету в свой город. В Саракан же Лене я позвоню ночью, на квартиру.

— С мамой бы поговорили… может, вы даже были знакомы… она тоже строитель…

— В другой раз. Душа не на месте.

Илья яростно вздохнул, точно как его отец в юные годы, побежал в подъезд и через пару минут вынес толстенную картонную папку с белыми завязками. Я принял ее на руки и осторожно развязал лямки. Здесь была небрежно выровненная пачка разношерстой бумаги толщиной в кулак, черные от копоти, желтые, обгорелые по краям и целые страницы, исписанные плотно где от руки, а где на пишущей машинке с обеих сторон. Кое-где между ними вложены вырезки из газет, черно-белые фотокарточки…

— Копию я снял, — сказал Илья. — Вы музейщик, как я понял… это у вас и должно храниться. Местами очень интересно. Сказать правду, уже там многое понятно… Но нельзя же быть таким неуступчивым. Он «один прав», «один любит Россию»… Он всегда был такой?!

— Да нет же, — искренне воскликнул я. — Это… это был светлый, легкий паренек! Романтик!

— В это очень трудно поверить, — пробормотал сын Хрустова.

Он довез меня до автовокзала — и мы простились. Мы условились созваниваться. Врачи могут усыпить голодающих и увезти в больницу. Как только Льву Николаевичу станет лучше, я, конечно же, прилечу…

Но, вернувшись домой, не успел я и раскрыть эту тяжелую папку, как грянул звонок: Илья сообщил, что у Хрустова случился инфаркт и его положили в местную районную больницу. Он в реанимации. Я закричал, что вылетаю ближайшим самолетом, что заберу Лену из Саракана и привезу ее. Но младший Хрустов Илья тягуче пробасил мне, что Лена у них уже была, сказала, что лечение назначено правильное. И что старику необходим покой, что не стоит никому сейчас беспокоить его. Он и местных коммунистов с видеокамерами не пускает к отцу, и даже Валерия Ильича Туровского, директора ГЭС…

— Спит. Он давно не высыпался… по-моему уж год.

— Я буду ждать новостей, — сказал я. — Даст бог, все будет хорошо.

Но уже на следующий день Илья вновь дозвонился до меня (я был на работе): отец очнулся, ему лучше, просит приехать и непременно привезти «говенную» папку с его записями…

— Наверное, хочет сжечь остатки, — хмыкнул Илья. — Но имейте в виду, у меня копия. Да и вы снимите, если можете.

— Ну конечно же!.. — ответил я и побежал к начальству просить вне очереди ксерокс, встал к аппарату, как рабочий к станку. И скопировав сотни три разномастных страниц, купив по дороге домой билет на самолет на следующее утро, вечером впился глазами в рукопись…

Что же такое случилось за минувшие годы в Саянах, пока я не ездил туда? И зачем я сейчас-то Льву нужен? Может быть, необходим, как свежий человек, как арбитр? Хочется помириться с друзьями? Может, холодок смерти почувствовал? А когда такое происходит, мелкие обиды улетучиваются…

( впрочем, ни на картонной папке, ни на какой-либо странице этого названия нет. Возможно, было на сгоревшей обложке? — Р.С. ).

( а вот это крупно начертано красным фломастером на полях первой страницы с номером 17 ).

( верх страницы обгорел )

…о прекрасной этой жизни, о великих наших испытаниях и героических свершениях ( зачеркнуто, надписано поверху: глупостях)… Мы — современники, всё про это знаем. Разве что потомкам будет интересно? А будет им интересно? Если экстраполировать нашу лень и отчуждение даже на 20 лет вперед… боюсь, что… ( далее обгорело ).

(На отдельном обгорелом листке — несколько сохранившихся строк):

( Здесь было выписано, видимо, целиком стихотворение А.С.Пушкина «Не дай мне бог сойти с ума…» )

( начало сгорело )…в верхнем бьефе, ПЕРЕД плотиной (для непонятливых!) вдруг стала медленно подниматься вода. Это зимой! Когда никаких паводков, течение с гулькин нос… Почему??? Плотина зыбкая, только-только перекрыли Зинтат, надо срочно наращивать и наращивать. А для пропуска воды у нее внизу — донные тоннели, огромные: можно паровоз ставить на паровоз. А вот поди ж ты!

Стоит она, трясясь, в клубах пара… БЕЛАЗы лихорадочно везут жидкий горячий бетон… выхлопы машин рождают желтый смог… в смутной выси тлеют тусклые лампочки — там, где-то под небесами, словно трамваи идут или телефоны звонят — работают плохо видимые башенные краны…

Наконец, из Москвы вернулся начальник строительства Васильев. Говорят, с орденом. А тут паника. Я видел его прежде только издали, на митинге по случаю перекрытия Зинтата, наша бригада стояла от трибуны метрах в двадцати…

( И я там был!!! Первый куб свалил в воду некогда знаменитый шофер и крановщик Варавва с длинными усами, тот самый, который три дня назад в бараке Виры, участвуя в голодовке вместе с Хрустовым, лежа, газету читал! — Р.С.)