Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Слезы, — ответила, помнится, дочь Валентина.

— Слезы, — ответила и чужая юная дочь и поежилась. — Плохо, когда бьют. А ты не бил никогда женщин?

— Никогда, — отвечал Миня, и это было чистой правдой.

Настя приходила к нему еще пару раз, что — то брала читать, а однажды и вовсе ночью прибежала. Говорит, страшно одной, за печкой кто — то скребется, нет, не сверчок, а длинный такой… может быть, крыса… И Миня устроил ее на стульях, а сам лег на полу…

Они спали и не спали. Когда с тобой рядом в темноте спит (а может быть, и не спит?!) юная женщина, девушка, от которой пахнет фиалками и каким — то особенным волшебным теплом, неизбежно возникает состояние, которое невозможно описать. И помыслить нельзя ни о чем малодоступном, и все же мнится — а если она загадала на тебя? Разве у нее друзей в деревне нету, ровесников? Но ведь слишком молода, подросток… и кожа — то, как сметана… нельзя… за это даже общественный закон карает… Наверное, судьба испытывает Миню. Да, да, да! Но если уж покатился вниз, почему нельзя? Может, в этой деревне Миня и остановится? И начнется новый, совершенно иной вариант судьбы? Или — или — или… она ему закатит пощечину, и он проснется?

Открывал и закрывал в темноте глаза. Нет. Больше никогда он не прикоснется к чужой красоте. Спи. Спи. Растворись, как дым. Кобель лопоухий. Безвольная образина.

— Вы не спите, Миша? — спросила девушка среди ночи.

— Нет, ничего… — лучше не мог ответить. Зачем она так: «Миша»? Попросить, чтобы называла «дядя Миша»?

Она вздохнула, отвернулась на шатких стульях лицом к спинкам и снова затихла. А ему всю ночь бронхи разъедало страстное, жгучее желание кашля, но он терпел, удерживал себя, не хотелось, чтобы девчонка встревожилась… и, лишь укрывшись с головой, прорычал, наконец, в пол свой надсадный кашель…

Светало, когда Лавриков услышал кованые сапоги Ёжкина за дверью. Председатель заглянул в библиотеку не постучавшись, — он торопился, он заметил, конечно, как Миня, вскочив с пола, набросил на стулья вместе с девочкой одеяло, но ничего ему не сказал, только вскинул левую бровь, как бы запомнив вопрос, который задаст позже. Поманил выйти покурить — поговорить в свой кабинет, но дверь оставил открытой, и, лишь когда Настя пробежала мимо, пискнув: «Здрасьте, дядя Сережа… но у нас ничего не было, только книжки читали!», буркнул:

— Да мне бы и было… женили бы — и остался, как человек. Но вот, брат, катавасия — по телеку ночью опять показали твою фотографию.

Лавриков замер.

— Я ее вижу третий раз. Понимаешь? — спросил Ёжкин. И с тоской в лице, протянув руку, поиграв пальцами, забрал у Мини ключ от «уазика».

— В районе у нас менты спиваются, а тут областной розыск, верняк… мне уже замначальника звонил ночью… ты беги, Миша, скажу, что ночью сбежал. Жаль, братан, одинок я тут, как Путин. На вот! — И протянул Мине еще четыреста рублей. — Больше нету. Я вижу, ты честный парень, но и я не цветок в проруби, все ж таки бывший погранец, должен соответствовать. Иди на восток, там старый большой совхоз, там бабы начальники, там тебе будет хорошо.

Может быть, это судьба. Прочь, прочь от несовершеннолетних красавиц. Ты, впавший в гнусный грех, недостоин даже книги одни с ними читать. Твоя литература — вон, Барков… которого у Саньки Берестнёва видел…

Наутро там нашли три трупа…

Лежал Мудищев без яиц…

Надо бы хоть подаренный полушубок прихватить, да неловко возвращаться в комнатку. Да и тепло еще на свете. Глянув на затянутое тучами небо, Миня заторопился на восток…

К Вале Лавриковой прибежала под зонтиком сквозь ливень ее подруга Лена, юная крашеная девица в кожаной куртке и мини — юбке, в грязных сапожках, которые она тут же сбросила у порога. И вот крутится, жует жвачку, время от времени выдувая пузыри, что не мешает ей быстро говорить:

— А он мог пластическую операцию сделать! Пластическую операцию! Как Майкл Джексон! Я тут в газете одной прочитала… Десять «лимонов» — и другой фейс!..

— Это ты про моего папу?! — Валя нянчила в руках Люську, которой всего ничего от роду, и нате вам — ходит, выгнувшись, хнычет ночами, требует дружбу с котиком.

— А что? Может, он даже в нашем городе живет, вот прямо здесь… и даже к вам приходил… мать — то знала, а ты нет!

— Брось фигню городить! — Валя отставила пушистое чудо с зелеными глазами на диван, погладила. — Стоп токинг, маленькая.

— А ты вспомни, вспомни… не приходил какой — нибудь незнакомый человек… приблизительно его роста?.. не приходил?

— Следовательница меня пытала, теперь ты!.. Телевизор чинили на той неделе… два толстяка…

— Ну и что, что толстяки?! Толстяки!.. Обмотаться полотенцами… за щеку два леденца… вот так… — Лена схватила со стола, из сахарницы, два кусочка сахара — и за щеки. Выпучила глаза. — И хрен узнаешь. А?

— Да ну тебя! Папу бы я сразу узнала. Даже если его перекрасить… Где твое вино? Так и быть.

— А маман не ввалится?!

— Она сегодня допоздна! Налей девушке! — Снова взяла на руки рыдающую кошечку. — Мы две девушки, нам плохо.

Лена деловито достала из сумочки бутылку «Изабеллы», откупорила — пробка была уже выдернута и снова воткнута, достала две мутные рюмки из сумочки же, налила.

— У тебя тушь на щеке.

— Да эту кикимору не могу забыть. Говорит: если что узнаете, звоните.

— Дура! Что мы, Павки Морозовы? На родителей клепать? Три миллиона, говорят, увез, да?

— С ума сошла?! Какие, где? Собрал, что было, копейки… ну, у мамы на лекарства…

— Говорят, назанимал у знакомых…

— Ну, может, и занял… но он вернется и отдаст.

Девочки чокнулись, выпили. Лена прошептала, оглядываясь:

— Я вот чего не понимаю. Пусть не три миллиона, пусть даже один… Зачем в такое опасное время без охраны? Нанял бы киллера хоть за три тысячи. Эх, мне бы такие деньги! Я бы дачу купила, красный «форд» купила, тряпок всяких, шампанского, красной икры… и всю школу к себе! И с самыми красивыми мальчиками только танцевала!

— Как бы ты купила все это на миллион рублей?

— А разве у него не доллары были?! Если у него не было больших бабок, зачем он нужен грабителям? — И, продолжая жевать, выдувая пузыри, она тараторила. — Это, наверно, наколотые? Им все равно, что трешка, что лимон. Если наколотые, дело швах — убьют и труп в люк. А раз нету трупа, тут что — то другое. Может, набрал много — много и перевел в другие города?.. может, в заграничные банки? вот и нужен живой! чтобы помочь эти деньги снять со счетов, а?

— Ну перестань, — в слезах простонала Валя.

— Мы же по «видику» смотрели, как это делается! Значит, ты права… он жив, и у него денег с собой не было. Его выкрали, чтобы он с ними поехал и отдал башли. А пока не снимет для них башли, будет живой. А найти, куда он перевел деньги, пара пустяков. Вот туда и ехать! Там его и искать! Проще пареной репы!..