Алекс Тарн - Томик в мягкой обложке

– Ну что, заждались? – ласково сказал Миша, обращаясь ко всем книгам сразу. – Пока то да сё… Только сейчас и собрались шкаф заказать. Сами понимаете – переезд.

Юрий Андреевич перевел взгляд за окно, где сияло непривычно синее и непривычно высокое, без единого облачка небо. Дом стоял на склоне горы; под ним виднелись городские районы, разбросанные между холмами, подобно выстроившимся перед большим сражением гренадерским полкам. А еще дальше, ближе к горизонту, блестел золотой купол – как тогда, возле совсем другого окна, в самом начале жизни.

«Нет, это не Исаакий, – подумал Юрий Андреевич. – И небо другое. И дома какие-то слишком белые. Впрочем, такое солнце что угодно выбелит. И чего-то явно не хватает… Вот только чего?»

Не хватало реки. Все знакомые Юрию Андреевичу города стояли на берегах рек. Впрочем, как заметил Иван Петрович, шут с ней, с рекой, главное, что был шкаф – именно такой, о каком мечталось: новый, пахнущий свежестью, с крепкими прямыми полками и застекленными дверцами. Они снова были вместе, бок о бок, спаянные перенесенными трудностями и гордые ощущением избранности. Хотя, если честно, иногда Юрий Андреевич скучал по прежним товарищам – даже по высокомерному Шекспиру: в его отсутствие не над кем стало посмеиваться из-за неразрезанных страниц…

Со временем он обратил внимание и на другую деталь: шкаф теперь почти не открывали. Оставалось заключить, что Юрий Андреевич, как и все его однополчане, то есть соседи по полкам, отчего-то выпали не только из пресловутого культурного интеллигентского минимума, но и из обычной школьной программы. Это еще можно было пережить – куда больше Юрия Андреевича беспокоило другое: впервые подмеченные им признаки Мишиной старости.

К сожалению, люди недолговечны; зато книгам назначено жить намного дольше, переходя в семье от поколения к поколению. В этом не было ничего из ряда вон выходящего: умер дед-переплетчик, за ним – Мишина мама, скоро настанет и черед Миши. Другое дело, что так же – от поколения к поколению должно передаваться и самое важное: живой контакт между человеком и книгой, их взаимное тепло, участие, сплетенье душ, судьбы сплетенье… И всего этого можно добиться лишь одним способом: сняв книгу с полки. Снять книгу с полки, открыть ее в нужном месте и, откинув край пледа, позвать ребенка:

– Иди сюда, мальчик…

Чтобы запомнил этот вечер на всю жизнь, чтобы вернул его потом со своим сыном, со своей дочерью. В теории это казалось Юрию Андреевичу необыкновенно простым. Вот ведь его томик – здесь, на полке, всегда под рукой, всегда готовый раскрыться на любой странице. А вечер… неужели трудно найти хотя бы один, подходящий? В году их аж триста шестьдесят пять, выбирай по вкусу. Но это только в теории. На практике же получилось, что из-за проклятого переезда Миша упустил драгоценное время. Дочка выросла, вышла замуж и теперь оставалось рассчитывать только на внуков.

Внуки – два сорванца-погодка – жили в другой квартире, но часто навещали Мишу. В стеклах книжного шкафа то и дело мелькали отражения их постоянно улыбающихся физиономий. Мальчишки переговаривались, вернее, трещали без умолку на каком-то тарабарском наречии. Дед отвечал им по-русски, что позволило Юрию Андреевичу спустя пять-шесть лет освоить тарабарщину настолько, чтобы через пень-колоду понимать почти все сказанное.

Снег в этом городе выпадал редко, но однажды выдался по-настоящему зимний вечер. В новостях говорили об огромных по здешним понятиям сугробах, о заваленных дорогах и остановившемся транспорте. К оконному стеклу слетались из темноты крупные хлопья снега, прилипали, таяли, сменялись новыми, и это живо напомнило Юрию Андреевичу другие времена и другие комнаты – с журчащей батареей, клетчатым пледом и экономным светильником со странным именем «бра».

Как видно, и Мишу посетили те же самые мысли, потому что он, постояв у окна, вдруг обернулся и взглянул в сторону шкафа. Сердце Юрия Андреевича забилось сильнее.

«Ну же! – почти закричал он. – Давай! Сейчас самое время!»

И действительно, хозяин снял с полки томик в дедовском переплете и, присев на диван, позвал внуков. Мальчишки прибежали немедленно: в квартире было прохладно, а места под боком у деда обещали и уют, и ласку.

– Послушайте, как это хорошо, – сказал Миша и стал читать, вполголоса, как некогда мама: – «Мело, мело по всей земле…»

– Что такое «мило»? – прервал его младший внук, Дани.

– Фамилия, – авторитетно ответил старший, Амит. – У меня в классе есть один такой: Рами Мило.

– Он что, русский? – поднял брови Дани.

– Да какое там русский! – отмахнулся брат. – Мама у него марокканка, а папа поляк.

– Э, ребята, так не пойдет, – вмешался Миша. – Правильно не «русский», «марокканец» и «поляк», а «выходец из России», «выходец из Марокко»… и так далее.

– Это слишком длинно, саба, – снисходительно заметил Дани. – Проще так, как мы.

– Саба прав! – оборвал его Амит. Исключительное право противоречить деду принадлежало здесь ему и только ему. – Наша учительница говорит, что скоро вообще не будет никаких «русских» и «марроканцев».

Дани недоверчиво усмехнулся:

– Куда же они денутся?

– Исчезнут. Растворятся… – Амит для убедительности прищелкнул пальцами. – Вот так: растворятся без следа. И останутся одни евреи. Правда, саба?

Миша захлопнул книгу.

– Правда, – сказал он, прижимая к себе обоих внуков. – Растворятся без следа. Где-то я уже слышал эти слова...

– От Малки? – догадался Амит.

– От какой Малки?

– Ну, от моей учительницы…

– Ах, да. Нет, не от Малки, – рассмеялся Миша. – Что ничуть не отменяет ее оглушительную правоту. Кто тут хочет пиццу?

Сопровождаемый восторженными воплями мальчишек, он вернул томик на полку и пошел доставать из холодильника пиццу. Юрий Андреевич, не веря своим ушам, ошеломленно взирал на происходящее сквозь стеклянную дверцу шкафа. Неужели это всё? Почему столь многообещающий контакт завершился, едва начавшись, на первой же строчке, неправильно к тому же понятой? Ерунда какая-то… А уж замечания по поводу растворения русских и вовсе ни в какие ворота не лезли. В честь чего это он, Юрий Андреевич, должен где-то растворяться? А как же все мысли веков, все мечты, все миры, всё будущее галерей и музеев? Куда денется это богатство, где пропадет?..

Хотя, если подойти к вопросу по-философски, то нельзя не признать определенную правоту учительницы Малки. В конце концов, Саша Гордон и Лара говорили ровно то же самое. Правда, они полагали, что растворятся евреи, а останутся русские, в то время как новая интерпретация расставляла сливаемые воедино народы в обратном порядке. Но разве перемена мест слагаемых может повлиять на сумму? Ведь главной целью по-прежнему остается глобальное единство людей, их универсальная культурная основа, выход за рамки узколобой национальной обособленности. Если нет ни эллина, ни иудея, ни русского, то неважно и каким словом назовут этот результирующий всеобщий народ – хоть евреями, хоть зулусами, хоть чертом в ступе. Важен сам процесс слияния, растворения – разве не так?