Алекс Тарн - Томик в мягкой обложке

Утомившись от судьбоносных раздумий, Юрий Андреевич решил поделиться своими сомнениями со старинным приятелем из синенького томика. Выслушав соседа, Иван Петрович отрицательно покачал головой:

– Растворяться? В евреях? Ну, это вы хватили через край, батенька. Вот уж чего не хотелось бы.

– Почему, Иван Петрович? Вы же сами как-то замечали, что в России только они и читают. Что, не будь этих еврейских юношей и девушек, пришлось бы повсюду закрывать библиотеки…

Войницкий пожал плечами.

– Библиотеки библиотеками, а табачок все-таки врозь. Помимо всего прочего, они ведь так чудовищно безвкусны, Юрий Андреевич… Ну скажите сами: разве не оскорбляют ваше эстетическое чувство все эти… – он состроил уморительную гримасу и прошепелявил, довольно точно копируя нелепый еврейский акцент: – …все эти фармачефты, цестные еврейчики и прочая шволочь?.. А эта их ужасная страсть к наживе? Копят и сами не знают, для чего копят. Нет уж, вы как хотите, а я в такой мерзости растворяться не буду.

На том пока и порешили.

За стеклянными дверцами снова потекла размеренная плавная жизнь – во всяком случае, так казалось обитателям шкафа, который теперь открывался лишь на предмет смахивания пыли. Иссушающая жара сменялась холодными ливнями, а ливни – жарой. Ничего-ничего, успокаивал себя Юрий Андреевич. Удел домашней книги – ждать своего часа. Как говорит Иван Петрович, мы еще увидим всё небо в алмазах…

Предсказания Войницкого обычно сбывались, хотя и не полностью. Так произошло и на этот раз. Как-то утром в комнату вошли Амит и Дани, превратившиеся за это время в здоровенных красавцев-мужчин, очень похожих на исполнителя роли Юрия Андреевича в голливудском кино. Младший был в армейской форме с тремя полосками на погонах.

– Сабы уже нету, – сказал он, явно продолжая начатый раньше разговор, – а кроме него кому этот хлам нужен…

– Может, все-таки библиотека возьмет? – спросил старший.

– Я узнавал, – со вздохом ответил Дани. – Ни в какую. Говорят, место в хранилище кончилось. Причем, везде и всюду. Переводят на электронные носители.

– Ну тогда… – Амит распахнул дверцы шкафа. – Я беру эту полку, ты следующую…

– Похоже, опять переезд, – озабоченно шепнул на ухо Юрию Андреевичу проснувшийся от внезапной качки Иван Петрович. – Вот ведь недотепы…

Десять минут спустя все обитатели шкафа уже стояли несколькими высокими стопками на асфальте по соседству с какими-то дурно пахнущими зелеными ящиками, а над ними вместо верхней полки сияло бесконечно глубокое голубое небо – всё в алмазах, как и обещал Войницкий. Из-за ящика вышла поджарая остромордая кошка, понюхала книги и чихнула.

– А ведь это, похоже, помойка, Иван Петрович… – сказал Юрий Андреевич.

– Глупости, – сердито отвечал сосед. – Говорю вам, переезд. Причем, слава Богу, близкий, поэтому и в коробки не упаковали. Сейчас подъедет машина, и погрузят, вот увидите.

Машина действительно подъехала – огромная, с ковшом позади и двумя смуглыми поджарыми парнями, повадкой напоминающими давешнюю кошку. Спрыгнув с подножек, парни споро покидали книги в грязную прорву ковша. Затем туда же полетели пластиковые мешки с мусором.

– Что это… – задыхаясь от вони, пролепетал Юрий Андреевич. – Зачем?

Мусоровоз тронулся с места, и тут же, устрашающе скрежеща, пришел в движение ковш. Пакеты лопнули; в лицо Юрию Андреевичу плеснуло омерзительной гнилью. Надвинулась стальная плита, прессуя содержимое камеры в единый неразделимый мусорный ком. Вокруг пыхтела гидравлика, скрипели, лопаясь, книжные переплеты, страницы сминались в липкую бумажную массу; растворяясь в ней, бесследно исчезая, мелькнула страшно расчлененная фигура Войницкого, а следом – все шалости фей, все дела чародеев, все елки на свете, все сны детворы, весь трепет затепленных свечек, все цепи, все великолепье цветной мишуры, все праздники, все золотые…

«Вот и растворились…» – подумал Юрий Андреевич и перестал быть.