Николай Толстиков - Пожинатели плодов

7. На задворках

Бронзовые доски со столбиками фамилий погибших на войне городковцев со стел возле подножия памятника украли глухой ночью. Воры выворотили варварски все десять досок. Милиция была поставлена на уши: денно и нощно велся поиск подонков, местная власть била себя в грудь: мол, все под контролем и никто не уйдет от возмездия! Но сразу шпану, разумеется, не взяли, и все постепенно стало утихать. Немногие ветераны, форсировав по шатким мосточкам канаву для теплотрассы, ведущую к «барской» новостройке Мораковских, и взирая на пустые четвероугольники на стелах, вполголоса ругались, смахивали с глаз злые слезы.

Василий Васильевич Колыхалов как-то тоже пробрался к памятнику, остановился у подножия и, запрокинув голову, даже испугался — показалось, что бронзовый солдат вот-вот упадет сверху. Колыхалов поспешно отковылял в сторону, присмотрелся получше и заметил: верно, верхняя половина скульптуры еле-еле держалась.

«Как и не уволокли-то вместе с досками?! — поразился Василий Васильевич. — Чуть толкни и…»

Он еще пуще забеспокоился, когда вычитал в газете, что в областном центре прямо с могилы украли бюст героя-летчика. Тот погиб в небе над Западной Украиной, но полвека спустя недобитым «самостийщикам» и их потомству героический прах перестал давать спокойно спать, начались тут на память летчика всякие недобрые поползновения. К счастью, земляки не растерялись: привезли и с должными почестями перезахоронили Героя в родной земле. И буквально через пару дней тоже ведь, наверное, земляки уперли бюст. Цветной металл все-таки…

После прочитанного сердечко у Василия Васильевича нехорошо екнуло. Поотдышавшись, он заторопился к заветному парку и не зря предчувствовал беду: памятника на месте не было! Неподалеку от осиротевшего постамента заливали асфальтом дорожку, ведущую к изящному, с колоннами, особняку в глубине сада. Работягами придирчиво руководил молодой дородный мужчина, по замашкам, сразу видать: хозяин.

Василий Васильевич беспомощно потыкал куда-то в небо пальцем, из горла его вырвались невнятные мычащие звуки, и мужчина-распорядитель, заметив неладное со старичком, подошел к нему, гася на своей холеной физиономии сожалеюще-презрительную ухмылку:

— Устал уж вам всем объяснять — на реставрацию «братишку» вашего отправили! Починят, отполируют — будет блестеть, как котовы яйца!

Василий Васильевич поуспокоился, через некоторое время сам недоумевающим знакомым стал с уверенностью говорить, что памятник-де в капремонте, а это дело долгое. Лучше уж верить во чьи-то слова, чем изводиться домыслами и предположениями…

Полетел первый снежок; как-то Василий Васильевич брел, скукожась от ледяного ветра, из магазина домой. Приключилось с ним дело стариковское, не терпящее отлагательства, короче, свернул он за угол. Смеркалось, но прохожего люду навстречу попадалось немало, и все знакомые, это тебе не в чужом городе, к стволу любого дерева не прижмешься. Место, где приспичило старика — здание администрации, тут же на первом этаже отделение милиции. Да что поделаешь! Колыхалов на всякий случай пробрался подальше в глубину глухого, огороженного высоким забором дворика и… обмер, заметив возле широкого рундука ментовского нужника припорошенного снегом лежащего человека. Вон, и черты лица явственно проступают сквозь снежный саван. Василий Васильевич рукой смахнул с памятника снег, вздохнул горестно, но сколько не пытался поднять памятник, так и не смог, даже пошевелить его силенок не хватило.

Колыхалов, обессилев, опустился прямо на землю рядом, закрыл свое лицо озябшими ладонями.

Его легонько потряс за плечо милиционер:

— Дедуля, не своровать ли солдата-то намылился?..

8. Дорожки пересекаются

Эх, Саня. Саня! Не оказалось у тебя ни богатеньких знакомых, ни тороватой родни, ни спонсоров; если и кто-то и дал что взаймы, то сущие копейки. Но кручиниться долго все же не пришлось: Колыхалов-старший, узнав про горе-беду, пожурил сына даже — что молчал-то прежде, дурачина!

— На машину с пенсии откладывал, хотелось «инвалидку» поменять… Ладно, так проковыляюсь!

Саня от радости чуть не бросился отцу на шею, точно бы, по-медвежьи заграбастав, смял старичка, но отец охладил его пыл, спросив:

— А ты сам-то веришь, что Дениска мог такое вытворить?

Саня пожал плечами:

— Да не верю я, и сын отпирается вовсю, но барчонок-то мороковский на своем стоит!

— Не сиживать им никогда за одной партой! — вздохнул Василий Васильевич. — Слушай, я вот чего хотел у тебя узнать… В храм собираюсь сходить, свечки поставить, мать и знакомых помянуть. И за внучка помолиться. И причастился бы…

— Исповедаться сначала надо, — удивленный, проговорил Саня.

Еще бы, отец в ярых атеистах никогда не ходил, но к церкви относился как-то безразлично. Чего ж тут ждать?! Собор в Городке разорили в годы «великого перелома», и с той поры и до наших дней в его наглухо оштукатуренных стенах функционировал клуб с кинопрокатом и танцзалом. Рассказывали, что иногда на сводах под куполом сквозь побелку проступали святые лики; женщины тогда, в том числе и мать Саньки, втихомолку крестились, шепча: «Ой, не к добру!», а мужики, как и Колыхалов-отец, над страхами своих «половин» подтрунивали, гася неловкость в глубине души.

От Сани, хоть он чуть ли и не прыгал, радостный, не укрылось — отец был расстроен чем-то своим, не только из-за любимого внучка, хоть и старался не показывать вида.

— Опять с Мороковским наши дорожки пересекаются…

И, растормошенный Саней, рассказал историю с памятником возле мороковского родового гнездовища.

— Нынче сила вроде как на ихней стороне…

— Да ему прямо в глаза и надо врезать обо всем! — вскипел было Саня. — Вот увижу его!

— Ты со своей бедой сначала развяжись! А я сам уж… В храм, говоришь, к вам он ходит? Поможет Бог, свидимся, поговорим! Так-то где нашему брату до них достучаться…

9. Пустые хлопоты

Саня, время от времени нащупывая в кармане денежную пачечку, жаждал вручить ее в условленное время не стриженой кикиморе-невестке, а самому Мороковскому. И не трясясь и лепеча извинения, потупив стыдливо глазки, а в гордом молчании — из рук в руки. Саня даже стал репетировать грядущее событие, и — как точно кто услышал! — в воскресенье, накануне службы, его отозвал в сторонку настоятель:

— Тебя Владимир Владимирович срочно желают видеть! Ты с ними, это самое, покультурнее и поласковей будь!

В глазах батюшки плескалась плохо скрываемая тревога.

Мороковский ожидал Саню в притворе храма. Улыбаясь, крепко пожал ему руку и — что уж совсем неожиданно! — троекратно с ним облобызался, легонько тычась гладко выбритым лицом изумленному Сане в бороду. Жестом пригласил выйти его на церковный двор и, неторопливо ступая, двинулся по тропинке вдоль ограды.