Николай Толстиков - Пожинатели плодов

Яркий свет ослепил Изуверова, Сева, булькаясь в воде, пополз на него и услышал голос Олега:

— Чего его окучили-то?

— Он не ба-атюшка! — обиженным разочарованным голоском провякал сыночек в ответ папаше.

— Сам, что ли, вам сказал?

Олег кивнул водителю, и тот, ражий детина, выволок Изуверова за остатки рубахи из лужи, поставил перед «шефом».

— Делайте что хотите, только не убивайте… — жалобно простонал трясущийся Сева.

— Кому ты нужен, кто ты есть? — хмыкнул Олег. — Иди, да больше нам не попадайся!

Детина увесисто хлопнул, подталкивая, Изуверова по шее, и Сева побрел прочь, выписывая нетвердыми шагами кривули по улочке.

— Эй! — окликнул его Олег. — Может, ты и на самом деле батюшка, тогда простишь нам грехи!..

Ноги сами приволокли Севу к дому Верки: забрезжил робко рассвет. Изуверов, поначалу неуверенно, а потом с силою и зло принялся бухать кулаком в дверь. Показалось: дрогнула занавеска в окне.

— Я это!.. Я… Вернулся! — обрадовано, с надеждой, застучал Сева скрюченной пятерней себя в грудь и испуганно замолк, не узнавая собственного хриплого, словно придушенного, голоса.

Он подождал еще какое-то время, с досадой пнул так и неоткрывшуюся дверь, чертыхаясь, поковылял дальше…

Оказывается, спьяну он кружил по одному и тому же пятачку — не успел отойти от покосившегося забора веркиного дома, а уже опять рядом зачернели арки незастекленных окон новостройки местной «крутизны». На них чертыхнуться да шарахнуться прочь, и — всего-то каких полсотни шагов ступить — на речном берегу на пригорочке вот он, родительский дом или вернее то, что от него осталось! За хлипкой изгородью — кто-то из дальней родни не запускал огород — виднелась крыша с дырой вместо печной трубы; домишко по самые подоконники ушел в землю, словно обидчиво набычил пустые провалы окошек на покинувших его хозяев. Им еще интересовались, находились желающие его купить; разузнав городской адрес Изуверова, они посылали письма с предложениями, но практичная супружница выжидала, набивая цену, а Севе было как-то все равно.

Теперь он с опаскою, согнувшись в три погибели, лез в окно, хотя бояться, что придавит нечего — потолок давно обвалился, концы толстенных плах-потолочин торчали там и тут из-под земляной насыпи. Со стен свисала большими лоскутами обивка со слоями обоев. Изуверов, все так же ползком, нашел ощупью сухое место и затих, ощутив за старыми стенами защиту. Вжимаясь в землю, он хныкал, поначалу жалобно, по-щенячьи, скулил; потом обида стала перетекать в ярость. Сева подполз к оконному проему, приподнялся и увидел возвышающийся неподалеку особняк Олега.

«Гады, сволочи, куркули! — он погрозил перемазанным в земле кулаком. — Ну, ничего, вы сейчас набегаетесь без порток!»

И внезапно пришедшей мысли страшно обрадовался, даже еще толком не успев осознать ее…

Зажигалка в заднем кармане брюк была на месте, стоило разок чиркнуть, и тут же она выбросила острое жало огонька. Клок отсыревших обоев долго не загорался, тлел, наконец, робкое пламя нашло пласт сухой бумаги и зазмеилось по стене.

Сева, надышавшись чаду и отплевываясь, выбрался из избы и потрусил вниз по берегу, к речной пойме в ивовые кусты.

«Напляшитесь еще! Попомните меня!»

Был тот утренний час, когда, суля ясный день, только-только поднималось солнце, задорно пересвистывались птахи, народ еще спал самым безмятежным сном. С противоположного берега вдруг донесся мелодичный звук — с шатра колокольни церкви на горушке, где на погосте под старыми деревьями покоились отец и мать, два старших брата Изуверова.

«Туда надо было сразу сходить, проведать…» — встрепенулось болезненно и горько у Севы в груди, отодвигая озлобление и удушье обиды. — Трава там у них, в оградке, наверно не ниже, чем здесь. Сто лет не бывал!»

В непримятой луговине речной поймы он вымок до пояса, неосторожно задетый ивовый куст окатил его, освежая, щедрой росой.

Переливчатый радостный звон к заутрени оборвался, и тяжело, грузно ударил тревожный набат. Изуверов оглянулся назад, на домики городка; на мгновение привиделись ему лица: сумрачно-хмурое — отца и испуганное, доброе — матери: «Сынок, что ж ты вытворил-то…»

Пламя в считанные минуты опряло стены и крышу дома; Сева, давясь криком, бросился к нему, пылающему одинокой громадной поминальной свечей.

Видение отца Андрея

— Да хоть голову рубите, все равно в «живцы» не загоните!

Отец Андрей уронил свою косматую, в прядях седины, голову на стол перед сидящим за ним уполномоченным так, что тот — чернявый парень с видимым испугом отпрянул.

Брат Аркадий, взмахивая широкими раструбами рукавов рясы, подбежал к отцу Андрею, тряхнул за плечи:

— В своем ли ты уме так-то говоришь?! Опомнись!

— Отойди, отступник! Иуда!

Председатель горсовета и двое дюжих «огепеушников», приехавших с уполномоченным из Вологды, угрюмо молчали.

Вывели-таки старого попа из себя. Сухонький, невысокого ростика, он отвечал невозмутимо, скупо. Поначалу сулили ему чуть ли не златые горы, если в «обновленческую» церковь перейдет, на брата указывали — правильно, мол, понимает момент товарищ. Иногда, правда, поправлялись: гражданин поп.

Аркадий, широкоплечий — подрясник по швам трещит, голова в крупных кольцах смоляных волос, отца Андрея помладше едва ли не на двадцать лет, кивал согласно, норовил в агитацию свои слова вставить.

Не проняли посулы старшего Введенского — посыпались угрозы. И тогда отец Андрей вспылил…

— Вот что! — нарушил тишину пожилой вислоусый «огепеушник» и тяжелыми шагами, заложив руки за спину, стал вымерять горенку. — С сегодняшнего дня храм закрывается, помещение передается горсовету под склад. Постановление…

Он протянул руку, и председатель, услужливо согнувшись, подсунул ему лист бумаги.

— Ознакомься… По просьбам трудящихся.

— Завтра же престольный праздник! — глянул на него с недоумением отец Андрей. — Со всей округи народ придет!

— Придет да уйдет! — усмехнулся «огепеушник». — Отменяется ваш праздник! А ты, батя, сбирай-ка по-шустрому монатки, с нами прокатишься.

Попрощаться с домочадцами не дали. На улице в скорых зимних сумерках у распахнутых настежь ворот церковной ограды таился крытый возок, запряженный тройкой сытых ухоженных лошадей. Отец Андрей шагнул было к тропинке, ведущей к поповскому дому, но за спиной батюшки вислоусый, воровато озираясь, подмигнул напарникам. Один вместе с ним подхватил священника под локти, а другой, молодой, шмыгнув за ворота, что есть силы толкнул от себя кованую створку.

Отец Андрей вдруг почувствовал что не достает ногами земли, единственное, что еще он успел сделать — запрокинул назад голову, оберегаясь от летящих навстречу чугунных гране причудливых узоров калитки. В глазах ослепительно-ярко рассыпалось что-то круглое, похожее на солнце, растеклось кровавым маревом и схлынуло разом в черную пустоту…