Николай Толстиков - Пожинатели плодов

Женщина произнесла слово «детдом» чуть слышно; отец Флегонт скорее догадался по губам. Он с жалостью поглядел на девочку, с его колен тянувшуюся ручонкой к большому румянобокому яблоку на блюде посреди стола, и, может, даже неожиданно для себя спросил:

— Хочешь погостить у нас?

Девчушка радостно кивнула.

Потом, всю обратную дорогу поглядывая на заснувшую рядом на сиденье девочку, отец Флегонт толковал матушке:

— Все веселей и поваднее нашей внучке Верочке с нею будет! Угла не объест, пусть хоть перед детдомом поживет…

Попадья помалкивала, отводила, насупившись, глаза в сторонку, но Одинцов как бы не замечал этого…

Девчонки-одногодки сдружились, летние деньки промелькнули быстро. Веру увезли родители, а над Василисой отец Флегонт надумал оформить опекунство.

Матушка такое решение встретила в штыки:

— Сдурел на старости лет! Было б хоть что опекать, а тут, окромя битой машины — ни гроша! Лучше б о родных детях и внуках позаботился!

Но Одинцов все равно решил сделать по-своему, вздохнул только, взглянув на дородную седовласую, с мясистым лоснящимся лицом надувшуюся попадью — мало чего осталось в ней от прежней Вари-Вареньки, что ждала его когда-то давно с фронта в большом старом доме на окраине Городка.

— Если не отвезешь девчонку, — матушка не уточняла — куда, а лишь угрозливо постукивала пальцем по столешнице. — Я тогда уеду к дочерям. Посмотрим как ты с ней крутиться будешь!

И сдержала слово. Только вовсе туго отцу Флегонту с Василисой не пришлось — обиходить девчонку стали помогать ему старушки из обслуги храма, да и сам батюшка супишко и кашу сварить, постирушку устроить не брезговал: матушка и прежде частенько погостить у дочек в Москву или в Питер отлучалась. В школу Василису за руку он повел сам, помогая девчонке удерживать большущий букет цветов.

Наведывалась матушка, навещали дочери, но уже чем дальше — тем реже перемигивались за столом, шептались по углам, покручивая пальцем у виска. Заботило другое — отцу Флегонту было порядочно годков, мало ли что… Неужели по стариковской своей дури отпишет все, что накоплено, чужачке?!

Одинцов лишь усмехался, видя напускную ласковость на лицах дочерей и плохо скрываемую злость на лице матушки, подмечал, что чувствует это и переживает больно Василиса, и вот это-то и сблизило их, старого и малую. А тем, родным, было все невдомек.

И еще думки одной, овладевшей им неотступно, не высказал родне да и никому отец Флегонт: в благостное время молитвы к Богу пришла она. «А что если воспитаю сироту, помогу подняться — ведь зачтется мне там, на страшном суде Господнем? Прошлые мои грехи, тяжкие и смертные, может, искуплены будут? !»

С надеждой и упованием поднимал он влажные глаза на образ Спасителя.

6.

Утром на квартире у Лерки «поправляли» головушки, галдели, смеялись соленым шуткам; Степан поначалу и не заметил, что с порога комнаты пристально смотрит на него какая-то старуха. Голова ее косо повязана линялым платком, в разгаре лето, а одета она в поношенное теплое пальто; обувка — на одной ноге сапожный опорок, а на другой растоптанная сандалия с дырявым носком, и даже чулки разные.

Степан вгляделся в неподвижное, наподобие маски, лицо и подметил черточки, схожие с Леркиными.

Из-за спины старухи вывернулся белобрысый малый лет пятнадцати, ясными голубыми глазами выжидающе уставился на Лерку.

— Бабушку отдохнуть отведи. И напои чаем! Как на огороде дела? — Лерка деловито давала указания и спрашивала между затяжками сигаретой.

— Бабка-то твоя ругаться не будет, что мы здесь сидим? — полушепотом спросил ее Степан.

— Это мать моя, не узнал, что ли?! — жестко прищурилась Лерка. — До ругани ли ей… И еще — родной сынуля. Со зрением у него — кранты!

Она прикрикнула на парня:

— Надел бы ты очки, сынок! А то шаришься, за стенки держишься!..

Лерка «дотянула» стакашек, кивнула гостям, чтоб подождали ее на улице.

Степан не успел досмолить найденный «бычок», сидя у подъезда на лавочке рядом с Саввой, чешущим за уши пса, как Лерка уже выпорхнула из дверей в нарядном платье, с кокетливо собранными в пучок волосами на голове; мрачную синеву под глазами прикрывали солнцезащитные очки. Только что вот сидела за кухонным столом в затрапезном грязном халате, бесстыже заголяя худые ноги, с растрепанными космами и с помятой рожей и — на тебе, совсем другое дело!

Савва сочно крякнул и, ударив по струнам гитары, хватил:

— Мохнатый шмель на душистый хмель!.

Баритон его в стиснутом пятиэтажками дворе-колодце отлетел от стен множеством отголосков; сразу завысовывались из окон любопытные, а все, кто был во дворе — женщины развешивали сушиться на веревках белье, дети играли в песочнице, мужики возились с автомобилями — все побросали свои дела и делишки и удивленно вытаращились на Савву.

Лерка, гордо задрав подбородочек, взяла по поводок дога — тот послушно и добродушно ткнулся ей мордой в колени, и неторопливо зашагала вслед за пританцовывающим перед нею с гитарой поющим Саввой. Степан, топая за ними, все не переставал удивляться Леркиному виду: «Прямо принцесса английская! Небось, в колонии-то конвоиры с собаками под охраной водили. А теперь сама аж с догом идет, человеком, наверное, себя чувствует!»

Все бы ладно, но оглянулся Степан и его покоробило, приподнятое настроение стало улетучиваться: к стеклу в окне первого этажа дома льнула лицом Леркина мать со скорбно поджатыми губами…

На окраине Городка еще и друг Иосиф окликнул. Он, потихоньку ступая, выводил на прогулку сестру, подхватив ее за подмышки. Рослую, выше на целую голову брата, Таньку теперь трудно было узнать: одна рука плетью болталась вдоль тела, ноги еле передвигались, но страшнее всего были испуганные беспомощные глаза на бледном исхудалом лице. Доправив кое-как сестрицу до лавочки в тени деревьев неподалеку от подъезда, Оська изрядно взмок и не раз сказал спасибо подоспевшему на подмогу Степану.

— Вот так и живем… — начал Иосиф, но Степан, махнув рукой, побежал догонять новоиспеченных друзей — на Таньку было лучше не смотреть…

— Куда мы? — растерянно спросил он.

— Туда! — указал Савва на белевшую за полем на холме церковь. — Там меня встретят и приветят. И вас заодно.

Казалось, до храма — рукой подать, но перешли по разбитому тракторами мосту затянутую тиной и забитую городскими стоками речушку; полевая дорога, развороченная весной, закаменела в глыбах, и скоро путники выдохлись; лишь пес, отпущенный на свободу, вспугивая птичек, носился по полю, смешно вскидывая зад.

Палило нещадно. У беленой, украшенной кирпичной кладкой, стены церковной ограды заозирались где бы напиться воды и сунуться в тенек. Кругом — тишина, как все вымерло. Савва, пригладив бородку, приосанился и, постучав в дверь дома возле ворот, спросил батюшку. Старушечий голос из-за двери ответил, что нет его, в отъезде, но к вечеру должен вернуться.