Йоханнес Зиммель - Из чего созданы сны

Передо мной стояли пустые бутылки из-под кока-колы, переполненная пепельница. Повсюду были разложены книги и журналы, из которых я делал выписки: «Кинзи-репорт», [33] Вестник Кинзи-института, исследовательского института по проблемам секса, полов и воспроизводства человечества. — Прим. ред. «Мастерз-репорт», старый добрый Магнус Хиршфельд, [34] Хиршфельд Магнус (1868–1935) — немецкий борец за права сексуальных меньшинств. В 1896 г. опубликовал эссе «Сафо и Сократ» под псевдонимом The Ramien, в 1897 г. основал Научный гуманитарный комитет — первую организацию, защищающую права гомосексуалистов, в 1919 г. выпустил на экраны первый фильм о гомосексуалистах. Преследовался нацистами. — Прим. ред. Медицинская еженедельная газета, «Лексикон эротики». И листки с пометками. Всего несколько записок — больше мне не требовалось. Бальзам для души, «настоящая отдушина» (я не мог об этом думать без усмешки), я отбивал их на клавишах своей машинки почти не задумываясь, и все шло как по маслу.

И вот на этом дерьме можно зарабатывать деньги! И вот на этом издатель выкарабкался!

Я притушил сигарету, тут же закурил следующую, глотнул из бутылки колы — сегодня с утра у меня такой пожар! — и занялся редактированием. Я взял карандаш с очень мягким стержнем из банки из-под конфитюра, в которой торчала масса карандашей. Так, посмотрим… Эрогенные зоны. Неккинг, петтинг. [35] Неккинг — верхний петтинг, включающий область головы, шеи и груди; петтинг — интимные ласки при отсутствии непосредственного соприкосновения половых органов (англ.). Отлично, отлично. Clitoris. Стоп! Тут мы поставим крестик и сделаем пометку на широких корректурных полях — примечание в скобках: (клитор, лат.). Это примечание в скобках мы давали уже сто раз. Но «клитор» — это хорошо.

После некоторого колебания я расширил вставку. Было важно — как часто это упускают из виду! — придать этим сериям как можно более научный вид. Ради государственного прокурора, Союза охраны нравственности и Добровольного самоконтроля иллюстрированных изданий. И в конце концов, этого желали читатели!

Где же эта книга, черт побери, где — а, вот она! В ней отметил я одно место, его надо сюда, а для этого в абзаце о фимозе [36] Фимоз (от греч. phimosis) — сужение крайней плоти. — Прим. ред. я потом вычеркну пару строк, чтобы получилось ровно шесть столбцов.

Итак, дополнительная вставка:

«И поскольку результатом такого прикосновения к клитору становится сильное возбуждение женщины, это рекомендовал еще голландец Ван Свитен, лейб-медик императрицы Марии Терезии, когда она консультировалась у него в начале своего брака по поводу бесплодия…» «Нет-нет, вначале мы напишем по латыни, как здесь (серьезное дело, о читатель, эта дурацкая игра): „Praetero cenveo, vulvam Sacratissimae Majestatis ante coitum diutius esse titillandam“». И в переводе: «Кроме того, я придерживаюсь мнения, что половые органы Вашего Всесвятейшего Величества следует щекотать перед половым сношением длительное время». И какой же результат этого в высшей степени разумного совета? — Я сделал примечание максимально четко, отдельными буквами, чтобы наборщики не ворчали, что не могут разобрать мой почерк: «Императрица родила шестнадцать детей!»

Такие вещи создают настроение.

Я снова усмехнулся. Мне вспомнился номер в одном франкфуртском кабаре, который я недавно видел. На маленькой сцене двуспальная кровать. На ней сидит мужчина и спрашивает лежащую рядом с ним девушку: «Ты читала на этой неделе новую статью Корелла?» На что девушка, испуганно лепечет: «Да, конечно… А что?.. Я что-то неправильно сделала?»

Вот это и есть популярность, господа!

И тут уж мой тайный смертельный враг, главный редактор Герт Лестер, мог десять раз в неделю брехать на меня, что я сдал, что я халтурю, что мой индекс упал, что я уже не тот first class, [37] Первый класс (англ.). что раньше. Я был Курт Корелл — тот же, что и всегда!

Я отпил из бутылки, вытер ладонью рот и продолжал редактировать.

Что у нас дальше хорошенького?

Дальше у нас малые половые губы. Большие половые губы. Венерин бугорок. А это, конечно, называется мастурбация, а не масторбация. Опечатка от скоропечатанья. Мягкий карандаш отчеркивает абзацы, подчеркивает волнистой линией слова, которые должны быть набраны курсивом, рисует звездочки в начале новой главки. «А ведь это дерьмо читается первоклассно», — подумал я.

За четыре часа до этого я думал: «Вот это будет номер, если выдержу!»

Ровно в четыре тридцать я проснулся, часы на запястье. Я всегда мог просыпаться, когда хочу, надо было только сказать себе, а сегодня ранний подъем был необходим, потому что я оказался чертовски близко к dead-line. [38] Здесь: крайний срок (англ.). Продолжение в номер, над которым я работал, нужно было сдать еще в пятницу. Но я был болен. Это никого не касалось, это было мое личное дело. Только Хэму мне, конечно, пришлось сообщить по телефону.

— Сегодня я не могу сдать, Хэм.

— Что, опять «шакал»?

— Да. Лежу в постели.

— Слишком много выпил, да?

— Чересчур много. И слишком много выкурил. Сегодня не получится ни строчки.

— Погубишь ты себя, парень, — сказал мне Хэм, мне, лежащему в постели с моим «шакалом».

— Ерунда, Хэм! Просто надо поспать. Приму двадцать граммов валиума и продрыхну весь день.

— Ладно, парень. И скорейшего тебе выздоровления.

— Знаете, Хэм, просто чудо, что я вообще еще могу писать эту серию! Это барахло мне уже поперек горла. Блевать хочется, как о ней подумаю!

— Могу понять. А что делать? Надо же ее затрахать в номер.

Это Хэм! Вот такая манера выражаться у этого неслыханно образованного человека.

«Что делать? Надо же ее затрахать в номер!» — как часто приходилось говорить это Паулю Крамеру, сделавшемуся в нашем ремесле набожным и мудрым. Когда-то он мечтал стать великим композитором. Но не стал. Его творения оставались неизвестными, дела у него шли плохо, он играл на пианино в барах. Потом ушел на войну. В 1946 году вернулся из плена. Снова пытался сочинять музыку. Опять потерпел крах. Друзья привели его в какую-то ежедневную газету в качестве музыкального критика. В «Блице» обратили внимание на его блестящие рецензии и пригласили к себе — сначала редактором, а вскоре уже и на должность заведующего литературной редакции. Это был рискованный эксперимент, но в те времена в «Блице» еще проводили эксперименты. Этот оказался удачным — и еще каким удачным! Из несостоявшегося композитора получился журналист, которого знали и которым восхищались в нашей отрасли.

У большинства сотрудников нашего иллюстрированного издания были раньше другие профессии, другие надежды, мечты о совсем другой жизни. Нельзя сказать, что все они были неудачники. Но какой-то надлом был, по крайней мере, у лучших из них. Жизнь их сломала, кого раньше, кого позже. Гигантский резервуар для давно потерявших надежду и еще отчаянно надеющихся людей представляла собой эта «фабрика грез», и именно благодаря этому пышно процветала.