Йоханнес Зиммель - Человек, который рисовал миндальные деревца

Я был счастлив, как еще ни разу в жизни. Счастлив во сне. Счастлив сверх всякой меры. Потом я услышал стук. Тук-тук-тук. Снова. И снова. Все громче, все резче. Потом я проснулся. Открыл глаза. Сбоку от опущенных жалюзи пробивалась сквозь щелку полоска ослепительного солнечного света. Я заметил, что поезд стоит. А куда же делось мое счастье, мое счастье сверх всякой меры? И что я видел во сне, совсем недавно, несколько секунд назад? Я напряженно пытался вспомнить. Но ничего не приходило мне в голову. Ничего, даже самая малость не приходила. Сон забыт, все забыто. Тук! Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!

Стук сделался очень громким. И очень резким.

Я услышал голос проводника:

— Мадам Коллинз! Да проснитесь же наконец, мадам Коллинз!

Я встал, зевая. Поверх пижамы накинул плащ, который висел на крючке. В Париже вчера шел проливной дождь. Я зажег свет и отпер дверь купе. Сунув ноги в домашние туфли, вышел в коридор.

Резкий солнечный свет ударил меня по голове словно молотом. Я зажмурился, чтобы привыкнуть к нему. В коридоре спального вагона стояла удушливая жара. Проводник был лысый. Он снял свой коричневый форменный китель. Тупым концом карандаша он стучал в дверь соседнего купе.

— Мадам Коллинз! Вы просили разбудить вас в Сен-Рафаэле. Мы прибыли в Сен-Рафаэль, прошу вас, мадам Коллинз.

Я выглянул в окно и увидел очень маленькую, очень чистенькую станцию. Наш спальный вагон стоял там, где навес над платформой уже кончился. Здесь был Старый город со своей романтической церковью. Здесь был археологический музей, я раза два в нем побывал. А в церкви я бывал много раз. Ради тамошней прохлады. Я припоминаю невыносимо жаркие летние дни, когда приезжал сюда по делам. Когда же это было? Пять лет назад? Или нет, не пять, а шесть. Кутон тогда крутил под Сен-Рафаэлем фильм «Эта проклятая жизнь». Сам великий Жак Кутон. Я точно помню, как, сидя в церкви, переписывал сценарий шариковой ручкой, переписывал, держа страницы на коленях. Я до сих пор помню все диалоги. А вот свой счастливый сон я так и не могу вспомнить.

Поверх домов города я увидел краснозем Эстерельских гор, которые начинались именно отсюда. Припомнил я и очень-очень красную землю. И корриду в Фрежюсе, совсем недалеко отсюда. Коррида была никудышная. Быки старые, тореро — и того старше. Я пошел тогда с этой девушкой, с Клэр. Целых две недели я здесь работал над сценарием и спал с Клэр. Она служила в том отеле, где остановился я. А мужа ее призвали на военную службу. Поженились они почти детьми. Шесть лет назад ей был двадцать один год, а мне сорок пять. Красная земля Эстереля раскалилась уже сейчас, ранним утром. Я подумал, что день, наверно, будет невыносимо жарким, таким, как все те, когда я мыкался в церкви с этой чертовой рукописью.

— Доброе утро, — сказал я проводнику. Он пытался теперь поддеть защелку своим ключом. Пот блестел у него на лысине мелкими каплями. Человек он был рослый, по возрасту на исходе шестого десятка.

— Доброе утро, мосье Руайан.

Проводник бросил на меня лишь беглый взгляд. Рядом с его башмаками на полу лежала общая тетрадь, а поверх тетради карандаш, которым он теперь и стучал в соседнюю дверь. В тетрадь были внесены имена всех пассажиров.

— Что случилось? — спросил я.

— Не встает, — ответил он и осторожно повернул ключ в замке. Ключ то и дело выскальзывал. — Она в Канне выходит, как и вы, мосье Руайан. Просила разбудить ее в Сен-Рафаэле, чтобы еще успеть позавтракать в купе.

— Как и я.

— Да, — отвечал он, — как и вы. А теперь я не могу ее разбудить.

— Мы вчера довольно много выпили.

— Да, две бутылки.

— На двоих это очень много, — сказал я. Теперь и у меня на лбу выступил пот, а по спине побежали струйки. Дьявольски жаркий день выдастся сегодня на Лазурном берегу. В Париже мы еще замерзали. Была всего лишь середина апреля, а здесь на юге уже такая жарынь. По счастью я взял в дорогу легкие вещи. По счастью, по счастью… Так какой же я все-таки видел сон?

— Шампанское было выше всех похвал, — сказал лысый проводник. — Вы ведь сами сказали, что оно превосходное.

— Роскошное шампанское, — ответил я. — Вот и миссис Коллинз тоже это говорила.

— Правда?

— Ну да. Мы поэтому и выпили целых две бутылки. Миссис Коллинз была так счастлива.

Почему она была так счастлива, я тоже вспомнил. Но вот свой сон?.. Ровным счетом ничего. Даже обрывка и то нет.

Я заметил, что в коридоре уже столпилось около дюжины пассажиров. Они с любопытством глядели на нас. Из другого спального вагона пришел молодой проводник.

— Что, Эмиль, кто-то не встает?

— Не встает, Пауль. Да еще эта проклятая защелка.

Тут вдруг что-то стукнуло, и дверь в купе миссис Коллинз приотворилась. Возникла узкая щель.

— Мадам! — Теперь Эмиль кричал во весь голос. И произносил американское имя на французский лад. — Мадам Коллинз! Послушайте! Мы уже в Сен-Рафаэле.

Никакого ответа.

И тогда в коридоре разом воцарилась тишина. Никто не шевелился. Лишь вдалеке взвыла сирена.

— Так войдите же, — сказал я, — и посмотрите сами.

— Не могу, — ответил Эмиль, — там ведь защелка. Видите? Замок я открыть могу, а дверь — нет. Защелка-то железная. Мадам Коллинз! — снова выкрикнул он в темное купе.

— А что, если она… — начал молодой проводник, которого звали Поль.

— Merde alors, — ответил Эмиль. — Как, по-вашему, мосье, дама хорошо себя чувствовала?

— Превосходно, — отвечал я.

Какое-то время мы молча взирали друг на друга.

— Нет, — сказал, наконец Эмиль, — так у нас ничего не выйдет. Я останусь здесь, а ты, Поль, сбегай к начальнику станции. Скажи ему, что у нас происходит. Нам нужен слесарь, который перепилит эту чертову защелку. — Поль уже припустил со всех ног. — А начальник пусть на всякий случай известит pompiers.

Pompiers по-французски значит пожарные. И во Франции их всегда вызывают первыми, если случится беда.

Наш Train bleu покидает Париж с Лионского вокзала в 21 час 46 минут. В его составе есть только спальные вагоны первого и второго класса, и едет он до Вентимильи — итальянского приграничного городка на Лазурном берегу. В южном направлении Train bleu пересекает всю Францию до Средиземного моря. Первую остановку он делает в Сен-Рафаэле. А уж потом останавливается довольно часто: в Канне, например, в Жуан-ле-Пен, в Кань-сюр-Мер, в Ницце, в Больё, в Монте-Карло. А после этого он вообще останавливается на всех станциях, которые расположены неподалеку от моря.

Такси доставило меня от дома к Лионскому вокзалу, причем в течение примерно четверти часа я был вынужден слушать проклятия шофера, который из-за проливного дождя и оживленного движения ехал еле-еле. Носильщиков на вокзале не было, я тащил свой чемодан и свою пишущую машинку вдоль длинного состава этого самого Голубого поезда до моего семнадцатого вагона. Купе мое располагалось примерно в середине его. Перед открытой дверью соседнего купе стояла дама и курила. Я поздоровался. Она улыбнулась в ответ и наклонила голову.