Йоханнес Зиммель - Человек, который рисовал миндальные деревца

— Это… это великолепно, Пьер, — сказал она, чуть задыхаясь. — Великолепно, просто трудно поверить… — Она не договорила и лишь произнесла еще раз: — Великолепно.

Он поцеловал ее, потом взял широкое перо для туши, перевернул маленькую картинку и начал что-то писать на обратной стороне.

— Это не я, это По, — объяснил он, — просто мне сейчас пришло это в голову. — Он поднял картонку с миндальным деревцем и протянул ей. — Для меня ты и есть Аннабел Ли.

— Ни ангелы в небе, ни демоны в глубинах морских никогда не разлучат мою душу с душой прекрасной Аннабел Ли, — повторила миссис Коллинз мой перевод английских слов на французский. Маленькая картинка, которую она перед этим мне показывала и которая лежала тогда на палисандровом умывальном столике в углу ее спального купе, теперь снова была у нее в руках.

— Это то самое миндальное деревце, которое я тогда увидела у него, — сказала она, — в тот день, тогда он и написал эти слова. С тех пор я стала для него Аннабел Ли. Вот уже одиннадцать лет. Я всегда держу эту картинку поблизости, если возможно — просто при себе. Это талисман нашей любви. — Она нежно погладила розовые цветы. И сказала медленно: — Я до сих пор не могу поверить, что это нарисовал он. Он нарисовал. Если бы вы видели его другие картины… Эта картинка просто чудо… Но тогда и вся наша любовь просто чудо. — И она снова положила открытку на палисандровую столешницу.

— А на другой день вернулся из Парижа ваш муж? — спросил я.

— Да, как он и предполагал. Первым же рейсом. Я взяла такси, поехала в Ниццу и встретила его в аэропорту. Он был в отменном расположении духа, он заключил очень крупную сделку. По дороге в Канн он то и дело обнимал и целовал меня.

— А вы?

— Что я? Ах да… Я ведь вам уже говорила, что не испытывала ни малейшего чувства вины… Никогда. Даже в тот день не испытывала. Я держалась вполне естественно, я питала к Эрскину те же самые чувства, что и всегда… Не ждите никакой трагедии, мосье Руайан! Этот вторник пришелся на восемнадцатое апреля, значит, это была двадцать пятая годовщина нашей свадьбы. И мы решили провести его вдвоем, без посторонних. Когда мы прибыли в «Карлтон», в салоне наших апартаментов стояла ваза, а в ней двадцать пять красных роз. Эрскин позвонил из Парижа портье и попросил принести эти розы, когда меня не будет в номере. Он целовал мои руки, он целовал меня в губы, он сказал, что благодарит меня за двадцать пять лет счастья, — а возле роз стояла моя сумочка с этим миндальным деревцем. Я и сама поцеловала Эрскина и сказала, что он всегда был мне хорошим мужем, лучшим, какого только можно себе пожелать.

Они взяли напрокат машину с шофером и после обеда поехали вдоль берега, через Бас Корниш, в Монте-Карло. Эрскину пришла в голову идея провести одну ночь там, в «Hotel de Paris». Они взяли с собой два чемодана, где лежали их вечерние туалеты. Переодевшись вечером, перед ужином в «Salle Empire», миссис Коллинз пошла в ванную комнату, чтобы проверить свою прическу. Русые волосы падали на плечи крупными мягкими волнами. Она надела сегодня зеленое шелковое платье, тесно облегающее фигуру, как и большинство ее вечерних нарядов. И прическа оказалась в полном порядке.

В салоне, уже надев смокинг, стоял ее муж. А перед ним на столе лежал большой футляр мышино-серого цвета.

— Мой подарок лучшей женщине в мире.

Она открыла футляр, и у нее захватило дух. Она увидела большое кольцо с бриллиантом, ограненным, как изумруд, пару бриллиантовых же серег, бриллиантовый браслет и широкое бриллиантовое колье. На столе перед ней лежало целое состояние.

— О Эрскин, Эрскин, ты с ума сошел! — Она хватала отдельные предметы из гарнитура, и камни сверкали под лучами света. — Нет, ты совершенно сошел с ума!

Он издал горловой смешок.

— Тебе понравилось, darling? — и он начал надевать на нее одно украшение за другим. Он надел кольцо ей на палец. — Перед отлетом я утащил твое кольцо с рубином, признайся, что ты этого даже не заметила. Мне ведь надо было показать мосье Аласяну, какой у тебя размер.

— Кому-кому?

— Мосье Аласяну! Господи, ну до чего ж ты рассеянна! Ну, тому ювелиру из Ниццы, да вспомни же, тот приветливый старый господин…

— И… все это ты купил у Аласяна?

— Так я ж тебе говорю. Сперва я не знал, что мне выбрать, тогда мы спросили у этого художника…

— У Пьера Мондрагона? — она задохнулась.

— Ну да, у твоего друга, с которым ты так хорошо поладила.

— А когда это вы у него спрашивали?

— Как раз перед моим отлетом. Да вспомни же, я еще сказал тебе, что должен встретиться в Ницце с одним фронтовым другом… А ты осталась в отеле. И в магазине у Аласяна мы провели небольшую конференцию, он, я, ну и этот Мондрагон. Аласян позвонил ему и попросил приехать в Ниццу. Именно Мондрагон и сказал, что больше всего тебе пойдет этот бриллиантовый гарнитур. И он оказался прав, господи, как же он оказался прав. Вот для чего хорошо иметь дело с художником.

Она побежала в ванную комнату, чтобы еще раз поглядеть на себя в зеркало. Она сказала придушенным голосом:

— Но ведь бриллианты с изумрудной огранкой стоят так дорого… Мондрагон наверняка выбрал самое дорогое, что только было в лавке у Аласяна.

Он подошел сзади и снова засмеялся своим горловым смехом.

— Очень может быть, darling. Ну и что с того? Раз тебе все так идет, серьги, колье, браслет… — Он наклонился к ней и поцеловал ее в обнаженное плечо. — Happy anniversary, — сказал он, — happy anniversary, darling.

После ужина они пошли в казино, где все мужчины оборачивались на миссис Коллинз, и она этому радовалась. В этот особый вечер ей даже было дозволено сидеть рядом с мужем, когда он играет, и он выиграл крупную сумму.

— Ты приносишь мне счастье.

— А ты разве не знал?

— Ну конечно знал, но чтобы за игрой… Ты чудесная женщина. Недаром твой друг, художник Мондрагон, сразу это понял.

— Он что, так и сказал?

— Да.

— А какими словами он это сказал?

— Да так и сказал, ты самая чудесная женщина из всех, какие ему когда-нибудь встречались, — отвечал Эрскин Коллинз. — Я бы еще немного поиграл в баккара. Ты не против?

Он долго играл и выпил в казино много виски. Когда они пересекали большую площадь перед «Hotel de Paris», было уже четыре часа. Очутившись в постели, мистер Коллинз тотчас уснул, а она еще долго лежала неподвижно, с широко открытыми глазами. Во второй половине того же дня они вернулись в Канн, в «Карлтон».

Все последующие дни они не раз видели то одну, то другую пару из тех, кого генеральный консул приглашал к себе на тот прием в «Палм-Бич», когда она познакомилась с художником Мондрагоном, они пили с этими людьми на террасе отеля, иногда ужинали, два раза с ними ужинал и Мондрагон. Он держал себя самым естественным образом, как, впрочем, и миссис Коллинз. И разумеется, они каждый раз заканчивали вечер в казино, с Мондрагоном, без Мондрагона, потому что Эрскин обожал игру.