Йоханнес Зиммель - Человек, который рисовал миндальные деревца

А Мондрагон и миссис Коллинз снова сидели в баре. Пили и украдкой ласкали друг друга.

— Он никуда больше не собирается. Когда мы увидимся? Где? И как? Я просто не могу больше выдержать.

— Предоставь это мне, Аннабел Ли, дай мне поговорить с ним, — отвечал Мондрагон.

Когда Эрскин Коллинз оторвался от своей рулетки и пришел к ним в бар, чтобы чего-нибудь выпить, художник сказал:

— А мы с вашей супругой как раз говорили про фонд Магт. Мистер Коллинз, ваша жена очень хотела бы поглядеть на все эти знаменитые картины, которые там есть. И мои картины она хочет поглядеть и еще много чего. В Антибе — музей Пикассо с картинами, рисунками, керамикой. Потом Валлорис, там по старым методам делают провансальский горшочный товар — примерно с пятидесятого года, благодаря Пикассо, Пиньону и Приннеру Валлорис наверняка стал знаменитейшим центром керамики во всем мире. Да, и еще бывший замок монахов из Леринса. Часовня шестнадцатого века, ее оформлял Пикассо…

Мистер Коллинз тяжело вздохнул.

— Перестаньте, Пьер. Вы ведь позволите мне называть вас Пьер?

— Ну конечно, Эрскин.

Мистер Коллинз явно застеснялся.

— Понимаете, я крестьянин, я просто крестьянин, который умеет обращаться с деньгами, которого интересуют только деньги, чтобы уж быть совсем честным. Вот послушайте: я вас всех старше. Я приехал сюда, чтобы показать моей жене Лазурный берег. Как бы из окна машины. Поймите меня, Пьер. Я слишком стар, чтобы много бегать и разглядывать картины и скульптуры. Не сердись на меня, darling, пожалуйста, не сердись. Твой старенький Эрскин слегка устал. А картины и все такое прочее его и в самом деле не интересуют. Счастливый случай распорядился так, что нам повстречался мосье Мондрагон…

— Пьер.

— Что нам повстречался Пьер, вы уж извините. Я хочу сделать вам такое предложение: после обеда, если к тому есть хоть малейшая возможность, я всегда ложусь на часок. И тогда к вечеру я чувствую себя вполне отдохнувшим. Но здесь другой воздух, здесь я, может, просплю два часа, а то и три. Тогда уже день клонится к вечеру. Будь на то моя воля, darling, я бы немножко поиграл перед обедом. И после обеда тоже. Почему бы вам не пройтись вдвоем, чтобы Пьер показал тебе все местные достопримечательности, а я тем временем буду спать, ну и поигрывать. А часов около девяти мы встретимся в этом зале, у них тоже есть ресторан, мы могли бы там поужинать… Ну, что скажете?

Миссис Коллинз поцеловала мужа в щеку.

— Как ты захочешь, радость моя. Тебе незачем скучать, делай лучше то, что тебе нравится. Мне так хотелось бы поглядеть на все эти картины, и церкви, и музеи. И если только у мистера Мондрагона найдется время…

— Ради бога, для вас я тоже Пьер…

— …и если у Пьера найдется время, сделаем так, как предложил ты, Эрскин, darling.

Миссис Коллинз достала из сумочки пачку сигарет. Пальцы ее скользнули при этом по картинке с миндальным деревцем.

Как они уговорились, так и сделали, и были при этом очень-очень счастливы.

Мистер Коллинз спал после обеда иногда три, а иногда и четыре часа, потом шел играть, а Мондрагон с миссис Коллинз действительно ездил на своей старой помятой машине в Валлорис, в Антиб и к другим достопримечательностям, но всякий раз они вскоре сворачивали на Сен-Поль-де-Ванс. Здесь они любили друг друга на широкой постели в прохладной спальне Мондрагона. Часто Марии, домоправительницы, не было, и тогда они оказывались одни во всем доме. Порой же миссис Коллинз видела эту серьезную, неизбежно одетую в черное женщину, которая была такой уродливой и такой печальной. Но тебе это только кажется, сказал однажды Пьер, ничего она не печальная, а просто глупа до невозможности.

Позже, когда они встречались за ужином в «Палм-Бич» с мистером Коллинзом, все трое были в отменном настроении. Они шутили и смеялись, и мистер Коллинз не уставал благодарить Мондрагона за то, что он так трогательно печется о его жене. Кстати, мистер Коллинз все время выигрывал.

— Эх, мог бы я остаться здесь подольше, я бы у здешних ребят отобрал все, во что мне обошлись эти украшения у Аласяна, — обронил как-то раз мистер Коллинз. Он был здорово пьян, когда говорил это, и двое других посмеялись над его невинной бестактностью.

Поезд мчался сквозь ночь.

Миссис Коллинз допила свой бокал и протянула его мне. Я снова его наполнил. Просто невероятно, сколько эта женщина может выпить, подумалось мне. Во второй бутылке тоже ничего не осталось, сам же я пил очень мало. Близилась полночь.

— Время неслось с неумолимой быстротой, — сказала миссис Коллинз, — месяц подошел к концу. Мужу надо было возвращаться в Нью-Йорк. Я последний раз была наедине с Пьером. Мы сидели в комнате, где камин и множество петухов, держась за руки на прощанье. Пьер говорил, что никогда меня не забудет. Я с ужасом представляла себе свою жизнь без него. «Приезжай снова, Аннабел Ли, — говорил Пьер, — прошу тебя, приезжай снова. Каждый год! Каждый год по два раза! Пожалуйста! И пиши мне! Можно, я тебе тоже буду писать?» Я дала ему адрес своей подруги, которой вполне могла доверять. — Теперь миссис Коллинз заговорила очень серьезно: — У нас оставалось мало времени, так мало времени. Мы сидели и глядели друг на друга, а потом надо было возвращаться в «Палм-Бич», к мужу, поэтому нам следовало выглядеть веселыми и довольными, чтобы у него не возникло подозрений. Мы с Пьером уговорились, что он уедет до нашего отъезда и что так будет лучше для нас обоих. На прощанье он поцеловал меня в обе щеки, потом быстрыми шагами вышел из зала, ни разу не оглянувшись.

Она умолкла, глядя прямо перед собой в стенку купе. И лишь после долгого молчания продолжила:

— На другой день мы вылетели через Париж в Нью-Йорк. Муж мой пришел в полный восторг от идеи ежегодно ездить на Лазурный берег. Ему там очень понравилось. Но больше мы так и не поехали.

— Почему? — тихо спросил я.

— Сразу после возвращения у мужа возникли трудности при ходьбе. Сперва он прихрамывал на правую ногу, потом начались боли. Он побывал у врача, он побывал у дюжины врачей, и они наконец выяснили, что у него.

— И что же у него было?

— Боковой амиотрофический склероз, — отвечала миссис Коллинз, — то самое, что было у Онассиса. Атрофия мышечной ткани. В ее наиболее злокачественной и неизлечимой форме. — Она допила свой бокал и протянула мне. Я снова его наполнил. — Мышцы отмирают одна за другой, — продолжала миссис Коллинз, — в развитии болезни наступают паузы, но они становятся все короче и короче. Болезнь может тянуться очень долго, прежде чем приведет к смерти. У Эрскина она затянулась на одиннадцать лет, — миссис Коллинз снова умолкла, теперь надолго. Потом сказала: — Первые годы болезни муж еще мог работать, он только ходить не мог. Пришлось ему пересесть в кресло на колесиках. У нас были, разумеется, сиделки, и санитары, и первоклассные специалисты. И сам Эрскин держался очень мужественно. И добросердечно. И вел себя самоотверженно. Несколько раз он даже предлагал мне слетать на Лазурный берег без него, но я не пожелала. Я просто не могла так поступить.