Йоханнес Зиммель - Из чего созданы сны

Помещение было просторным, без единого окна. Все в этом помещении было белым: стены, мебель, инструменты, пол и потолок, на котором горело много неоновых ламп, распространяя белый безжизненный свет. В помещении совсем не было пыли, и в нем работал кондиционер. Оно напоминало кошмарный сон, я видел его в первый раз, потому что это святилище издательства могли посещать только избранные, да и то лишь изредка.

Мне тут же вспомнился роман Джорджа Оруэлла «1984». Напротив меня, мощно сверкая тысячами маленьких лампочек, мгновенно вспыхивавших красным, желтым, зеленым, синим и белым светом, с магнитофонными катушками под стеклом, которые рывками вращались вперед-назад, стоял злой дух фирмы, ненавидимый большинством сотрудников, пугавший их, всеми ими проклинаемый и горячо любимый Херфордом и его Мамочкой, — компьютер, это чудовище. В помещении стояли по отдельности и другие приборы, в том числе один, похожий на огромную пишущую машинку. Толстые мотки кабеля тянулись между деревянными опорами от одного прибора к другому. У белого стола пятеро молодых мужчин в белых халатах склонились над сложенной, очень длинной полосой бумаги и тихо переговаривались. Возле странно выглядевшей пишущей машинки сидел еще один человек в белом и печатал. Вся эта аппаратура жужжала, щелкала, трещала и поскрипывала. А разноцветные лампочки непрерывно мерцали, мерцали…

В этом помещении без окон имелись две тяжелые металлические раздвижные двери. Одна вела в вестибюль, закрывалась для безопасности на множество замков и предназначалась для работавших здесь людей. Я часто видел ее снаружи. Она тоже была белая. Под красной молнией, нарисованной на ней, стояла красными буквами надпись: «Посторонним вход строго воспрещен!» Вторая дверь вела в комнату рядом с кабинетом Херфорда. Здесь он мог отдохнуть, здесь принимал пищу. (Специально для него высылали машину, оборудованную емкостью с подогревом, к отелю «Франкфуртер Хоф», а потом его обслуживала девушка из столовой.) Здесь имелась также ванная комната. В этих маленьких апартаментах Херфорд мог переночевать, если работал допоздна, или переодеться. В кабинет он попадал через дверь, которая с другой стороны представляла собой часть книжного шкафа. Она открывалась автоматически, стоило только нажать нужную кнопку. Через нее мы все и вошли и двинулись к следующей двери из белого металла, на которой, конечно, не было ни надписей, ни молнии. Точно так же бесшумно она отходила в сторону, нужно было только набрать определенный номер на имевшемся на ней диске, похожем на телефонный, а потом сама закрывалась снова. Итак, мы попали в царство господина Штальхута.

Он стоял перед нами, но обращался не к нам, а только к Херфорду с Мамочкой. Поджарый мужчина с модными бакенбардами, холодными глазами, с почти безгубым ртом и стрижкой ежиком. Он говорил каким-то неестественным голосом, не допускавшим возражений и всегда звучавшим агрессивно. Мы были в самом сердце издательства и в самом сердце издателя. Все, что здесь происходило, было для Херфорда святыней, откровением, проявлением Божьей воли. А Штальхут служил переводчиком несравненного компьютера, всеведущего, как Господь Бог. «Наверное, Херфорд представляет себе Бога в виде компьютера, — подумал я, — очень даже может быть. Тогда Штальхут выступает в роли его проповедника».

Кофе с лимонным соком все еще не окончательно меня отрезвил. Мне очень хотелось покурить, но здесь курение было запрещено. Я устал от долгого стояния, но стояли все, за исключением молодого человека у пишущей машинки и Мамочки, которую усадили на белый табурет на колесиках.

Штальхут стоял у монитора, точно такого, как и тот, в кабинете Херфорда. Перед пока еще пустым, мерцающим черным экраном он читал нам доклад:

— Мы дали указание нашему Институту изучения общественного мнения предпринять исследование об изменении политического направления с большим углом допустимого отклонения, — произнес он, и мне показалось, что его голос звучал, как смесь из голосов священника, политика и генерала. — В виде исключения мы отвели на это несколько больше времени. Наши вопросы относительно вкуса публики были направлены на две тестируемые группы, и программа состояла, соответственно, из двух частей. По первому варианту мы опрашивали тех людей, которые читают «Блиц», по второму варианту — тех, кто «Блиц» не читает.

«Вот здесь уже и начинается первая манипуляция! — подумал я. — Как бы ни был сформулирован вопрос о сдвиге влево, что могли ответить люди, не имевшие понятия, насколько «Блиц» придерживался левых или правых позиций?»

Похоже, и Берти это пришло в голову.

— Минуточку! — обратился он. — Но ведь люди, не знающие «Блиц», совсем не…

— Тихо! — сердито оборвал Херфорд.

Мамочка посмотрела на него обиженно.

Хэм повернулся ко мне и прошептал:

— Помнишь, что я говорил тебе о хороших принципах и их ужасном осуществлении? — Я кивнул.

— Потише! — прошипел Ротауг и подергал себя за жесткий воротник.

Хэм широко улыбнулся ему в ответ. Ротауг отвернулся.

— Было опрошено десять тысяч лиц, причем на всей территории ФРГ…

— А о чем их спрашивали? — осведомился Берти.

— Будьте так любезны не прерывать меня, — огрызнулся Штальхут.

— Да тихо, черт побери! — заорал Херфорд. Берти посмотрел на него со своей детской улыбкой. Потом повернулся к нам с Хэмом. Я пожал плечами. Хэм закрыл глаза и покачал головой. Подвергать здесь что-либо сомнению не имело смысла. С таким же успехом можно было в присутствии Херфорда и его Мамочки подвергать сомнению существование Бога — «Бога Всемогущего, давшего ему его деньги», ему, решившему после многонощной борьбы с совестью и из неустанной заботы о народе свернуть на левый курс…

«Этот Штальхут — тертый калач», — подумал я. Совершенно безобидно, так что они этого и не замечали, он регулярно осведомлялся у Херфорда и прежде всего у Мамочки, что из услышанного они считали хорошим, что так себе, а что плохим, поскольку он — без всяких шуток, крайне интеллигентный человек! — давно уже убедился, что у Херфорда и Мамочки был такой же несказанный вкус, как и у миллионов представителей немецкого народа, гарантирующий огромные тиражи. Все же я должен оговориться в защиту народа: большинству, Бог свидетель, не был присущ этот вкус. Поэтому, если бы эти репрезентативные опросы проводились честно, то люди Штальхута столкнулись бы с очень многими людьми, которые ответили бы, что мы делаем дерьмовый журнальчик. По этой причине Штальхуту приходилось проводить четко продуманные выборочные опросы, чтобы бить наверняка, да и вопросы ставить так, чтобы гарантированно получить от «своей публики» правильные ответы. И тогда компьютерные итоги каждый раз чудесным образом почти на сто процентов подтверждали мнения Херфорда и Мамочки. Почти на сто процентов. Этот Штальхут был таким ушлым малым, что закладывал еще и маленькие (очень маленькие!) факторы отклонения.