Уильям Голдинг - Ритуалы плавания

— Саммерс, я непременно хочу услышать, что вы ответите капитану. И про табакерки, и про сыр на клотиках.

— Клотики из сыра.

— И заодно уж про кости без мяса, коими, по слухам, потчуют доблестных моряков, — мясо там, говорят, тоже присутствует, но в виде жалких иссохших волокон.

— Смею предположить, сыру вам сегодня еще доведется отведать, сэр, — улыбнулся Саммерс— И в самом скором времени капитан, по моим сведениям, намерен удивить вас некими косточками.

— Намерен, именно так, — подтвердил капитан. — Хоукинс, вели подавать!

— Боже правый! — искренне восхитился я. — Да это же мозговые косточки!

— Не иначе как Бесси, — заметил Олдмедоу. — Упитанная коровка.

Я отвесил капитану почтительный поклон.

— У меня нет слов, сэр. На пиру у Лукулла гости не едали лучше!

— Стараюсь, как могу, снабдить вас материалом для вашего журнала, мистер Тальбот.

— Даю вам слово, сэр, что сегодняшнее меню будет сохранено для грядущих поколений, равно как слова благодарности гостеприимству нашего капитана.

Склонившись к капитану, Хоукинс произнес:

— Джентльмен, которого вы хотели видеть, ожидает за дверью, сэр.

— Брокльбанк? Я приму его в кабинете. Прошу меня простить, джентльмены, это займет минуту.

Далее последовала сцена, которую иначе как фарсом не назовешь. Брокльбанк не стал дожидаться за дверью, а сам открыл ее и сразу двинулся к столу. Не то он по ошибке принял просьбу капитана явиться к нему за приглашение быть, как и я, гостем за его столом, не то он просто хватил лишнего, не то первое и второе вместе взятое. Саммерс, отодвинув свой стул, поднялся на ноги. И Брокльбанк в тот же миг плюхнулся на его освободившийся стул, как если бы старший офицер был простым лакеем.

— Благодарствую, благодарствую. Мозговые косточки! Откуда, черт побери, вы узнали? Ну, ясно — не иначе одна из моих дам вам проболталась. Ай да капитан, посрамил французов!

Одним глотком он осушил бокал Саммерса. Голос у него был как сочный плод, соединивший с себе качества, если таковое возможно, персика и сливы. При общем молчании он сунул себе в ухо мизинец, поковырял там и принялся придирчиво изучать ископаемый результат на кончике ногтя. Вестовой вконец растерялся. Брокльбанк, разглядев наконец Саммерса, просиял:

— Саммерс, и вы тут? Садитесь с нами, дружище!

В этот момент капитан Андерсон, проявив редкую для него тактичность, вмешался в разговор:

— И верно, Саммерс, придвиньте себе вон тот стул и отобедайте с нами.

Саммерс пристроился на углу стола. Казалось, он только что пробежал милю — так часто он дышал. Я не исключаю, что в эту минуту он подумал о том, о чем думал и Деверель, который однажды во время своих возлияний — наших с ним возлияний, уточню я справедливости ради, — доверительно сказал мне: Эх, Тальбот, что-то на этом корабле не так, как надо!

— Тальбот, тут давеча упомянули некий журнал, — сказал, повернувшись ко мне, Олдмедоу. — Черт знает, отчего это у вас в правительстве все так любят бумагу марать?

— Вы повысили меня по служебной лестнице, сэр. Но что правда, то правда. Правительственные канцелярии завалены бумагами — хоть полы ими устилай.

Капитан сделал вид, что отхлебнул вина, затем поставил бокал на стол.

— Чего-чего, а писанины и на судне хватает — хоть балласт бумагами заменяй, если уж прибегать к сравнению. У нас так или иначе регистрируется практически все и журналов несколько — начиная от вахтенных и заканчивая судовым, который капитан корабля заполняет собственноручно.

— Не знаю, как кому, а мне вечно не хватает времени записать события минувшего дня, и проходит два дня, а то и три, пока я сподоблюсь засесть за свой дневник.

— Как же вы решаете, что записывать, а что нет?

— В первую очередь я отбираю те факты, кои несомненно заслуживают внимания, а во вторую — всякие забавные пустячки, кои могли бы скрасить досуг моего почтеннейшего крестного.

— Надеюсь, — сказал капитан внушительно, — вы отразите в ваших записях чувство глубокой признательности, которое мы питаем к его светлости, за данную нам возможность наслаждаться вашим обществом.

— Всенепременно.

Хоукинс наполнил бокал Брокльбанка уже в третий раз.

— Мистер… э-э… Брокльбанк, — начал капитан, — могли бы мы воспользоваться вашими медицинскими познаниями?

— Моими… О чем это вы, сэр?

— Да вот Тальбот… Мистер Тальбот то есть, — недовольно произнес капитан, — мистер Тальбот…

— Да что, черт побери, с ним стряслось? Боже милосердный! Уверяю вас, что Зенобия, добрая душа, моя ненаглядная девочка…

— Обо мне, — поспешил я вмешаться, — речь вовсе не идет. Капитан имеет в виду Колли.

— Пастора? Боже, Боже! Уверяю вас, я тут совершенно ни при чем, решительно ни при чем. Пусть себе тешатся, сказал я, — как взошли на борт, так сразу и сказал, — а может, не сказал?

Мистер Брокльбанк громко икнул. Тонкая винная струйка побежала вниз по подбородку. Глаза его блуждали.

— Мы нуждаемся в ваших медицинских познаниях, — сказал капитан, и хотя грозный рык уже явственно слышался в его голосе, он еще не прорвался наружу, и в целом тон его, учитывая натуру нашего капитана, был скорее увещевательным. — Поскольку сами мы в медицине несведущи, то и решили обратиться к вам.

— Нашли знатока! Гарсон, еще вина!

— Мистер Тальбот говорит…

— Была такая мыслишка, не скрою, но я сказал себе, Вильмот, сказал я, анатомия — это, брат, не для тебя. И не думай, кишка у тебя тонка. Словом, как я уже говорил, я бросил Эскулапа ради Музы. Вам я этого не говорил разве, мистер Тальбот?

— Говорили, сэр. По меньшей мере дважды. Я нисколько не сомневаюсь, что капитан примет ваши объяснения и ваш отказ.

— Ну нет, — сказал капитан уже с раздражением. — Мы обязаны воспользоваться познаниями мистера Брокльбанка, сколь бы скудными они ни были.

— Скудными, — повторил за ним Брокльбанк. — Скудными были бы и мои доходы — а Муза не скупится! Я бы давно уже сколотил себе состояние, если бы не мой пылкий нрав, не чрезмерная слабость к прекрасному полу и не всевозможные соблазны, коими искушает мою несовершенную природу ужасающая безнравственность, охватившая все наше английское общество

— Я бы ни за что не стал доктором, — сказал Олдмедоу. — Как подумаешь о трупах да вскрытиях… Господи прости!

— Лучше не скажешь, сэр. Все, что напоминает мне о бренности жизни, я предпочитаю держать от себя на почтительном расстоянии. Известно ли вам, что после кончины лорда Нельсона я первым из нашей артистической братии изготовил литографию, где увековечил сей радостный миг?

— Да вас там и близко не было!

— Я, как всегда, на почтительном расстоянии, сэр. А близко никого из художников и точно не было. Должен признаться вам со всей откровенностью, в ту пору я пребывал в уверенности, что лорд Нельсон испустил дух на палубе своего корабля.