Анри Волохонский - Воспоминания о давно позабытом

Вот мы наконец-то и добрались до истинной меры вещей:

А то все графин, кувшин, зиндан… Сплошная мифология.

Алеша Хвостенко приехал в Тивериаду, и мы отправились погулять туда, где из озера вытекает река Иордан. Прохаживаясь под огромными тенистыми эвкалиптами, мы заметили отца Юстина, который крестил средних лет даму. Он сделал нам знак подождать, а потом догнал на автомобиле и повез к себе в монастырь. Этот грек-священник был в монастыре (где, по преданию, написаны «Деяния апостолов») настоятелем и единственным монахом. Вошли, поднялись на галерею и стали пить кофе, взирая на озеро. И вот Юстин спрашивает:

— Вы в Париже живете?

— Да, в Париже.

— И в какую церковь ходите?

— В ближайшую, — отвечал Алеша после недолгого раздумья.

Для того чтобы показать всю глубину этого выражения, необходимо немного отвлечься. Еще в России мы сочинили куплет для песни про анашу:

Позднее отец Михаил Меерсон-Аксенов словил приход в Нью-Йорке и позвал Алешу спеть в его церковном зале. Тот пел про Олега Соханевича, о том, как он прыгнул с корабля в воду, надул лодку и через девять дней приплыл к туркам, — всю правду. Соханевич тоже присутствовал в этой ближайшей церкви. Вспоминая, отец Михаил говорил, что ощущение было как при постановке «Гамлета» перед датским принцем. Народ хлопал в ладоши то герою, то, обернувшись к сцене, исполнителю.

Всех поэтов должно звать одним и тем же именем — Авель. По-древнееврейски оно означает дым, пар, туман, вздор и всяческую чепуху.

Стихотворение появилось впервые на немецком языке в журнале «Друг», «Der Freund», который выходил в Берлине в двадцатые годы.

Сообщил мне его Иван Алексеевич Лихачев. Он рассказывал, что фашисты этот журнал очень не любили и разгромили редакцию, как только пришли к власти.

— Не так скверные привычки человекообразной обезьяны хорошо здесь описаны, как это «О..!» — говорил Иван Алексеевич.

Мне же, чтобы передать это «О..!», понадобилось чуть не тридцать лет.

Иван Алексеевич скончался в 1972 году. В конце шестидесятых он попросил меня перевести «Сравненья» Джона Донна (Элегия восьмая) и сам сделал для меня подстрочник. Плод моей первой попытки был не очень хорош. Впоследствии я его улучшил. Вот эти стихи:

Иван Алексеевич был лицо, достойное восхищения. В его доме, случалось, подавали к столу салат, изготовленный ногами безрукого эфиопа.

А вот еще один перевод — солдатской песенки о Цезаре в галльском триумфе:

Ведь пели ее солдаты. Другие переводы передают умственное намеренье, а не прямую речь.

О стихах на русском языке и в переводах сказано достаточно.

А впрочем, скорее нет. Рассуждали же мы о Хлебникове, постараемся и о Пушкине, ведь речь мы ведем о поэзии.

Хотя литература о нашем главном поэте измеряется уже библиотеками, кое-что в его творчестве до сих пор остается неисследованным. Здесь я хочу осветить отношения Пушкина с белкой. Основной текст «Сказки о царе Салтане» предполагается с детства известным читателю.

Белка, грызущая золотые орехи с изумрудными ядрами, — первый из волшебных даров, который получает Гвидон на острове Буяне. Другие два: морская (= подземная) стража и Царевна-Лебедь — иноземная или небесная невеста. Известно, что в лебедей умели воплощаться германские валькирии и что эта же птица служила тотемом у тюркских народов.

На первый взгляд приобретение белки имело для Буяна чисто экономическое значение (ср. «Из скорлупок льют монету // Да пускают в ход по свету»). Действительно, белка — пушной зверь, и ее шкура служила монетарной единицей в примитивном хозяйстве древней и средневековой Руси. Конечно, и сам Пушкин, неравнодушный к деньгам, которых у него никогда не было, пытался добывать их волшебными путями, например карточной игрой. Однако сводить белку лишь к ее экономической пользе было бы неправильно. Белка еще и пела. Что же это были за белкины песни?