Томми Байер - Аквариум

— Это твоя проблема, а теперь извини. Через три минуты копы будут здесь, и у тебя будет возможность посвятить их во все детали.

Психолог занервничала. Схватила парня за руку и попыталась увести. Но тот вошел в раж и ни за что не хотел останавливаться. Как видно, собирался произнести до конца этот текст, чересчур литературный для того, чтобы он сам мог быть его автором.

— …Я согласен выполнить любую работу для вас, или отдать некоторую сумму на благотворительность, или принять участие в общественно полезных работах. Назначьте наказание, и я с радостью…

— Пойдемте, — поторопила психолог, нервничая уже по-настоящему, и потянула его вниз по лестнице.

— …Я сделаю все, что вы скажете.

— Каждый день по четырнадцать часов слушай «Моден Токинг»! — прокричал я. Они уже скрылись, миновав лестничный пролет, и продолжали торопливо спускаться. Я остался сидеть на ступеньках.

Услышав, как внизу хлопнула дверь, я позвонил в участок и сказал, что все уладилось. Голос на другом конце не казался раздраженным, и я понял, что в полиции рассчитывали как раз на такое развитие событий и мой вызов никому не передали. А потом мне стало плохо.

Видимо, какое-то время я просидел на лестнице, потому что когда я на подгибающихся ногах вернулся в квартиру, то в руке оказалось два окурка. Физически я был совершенно здоров, но, пожалуй, вполне мог бы выпрыгнуть из окна. И все сразу бы прекратилось.

Я увидел, что Джун читает за кухонным столом, и представил, что вот сейчас этот мальчишка стоит здесь, посмотрев в окно, видит ее и что-нибудь говорит. И я сбрасываю его вниз.

Барри. Джун, мне не по себе. Помоги. Скажи что-нибудь, верни к жизни.

Я не подходил к окну. Просто ждал.

Джун. Что случилось?

Барри. Тот тип, который убил Шейри, был здесь. Вместе со своей врачихой. Стоял на лестничной площадке и нес возвышенный вздор о том, что я должен его простить. У меня сердце может не выдержать.

Джун. Ты плачешь?

Барри. Нет. Не могу. Хочется со всего размаху врезаться головой в стену.

Джун. Хочешь подняться ко мне, чтобы я тебя обняла?

Барри. Нет. Не стоит.

Джун. Наверное. Но я сделаю все, чтобы тебе помочь. Скажи только, что нужно сделать.

Барри. Ты говоришь со мной, и мне уже легче.

Джун. Что за самоуверенная дура эта врачиха! Разве позволительно вытворять подобные вещи! Можно ли быть такой бессердечной.

Барр и. Она ослеплена желанием помочь пациенту.

Джун. И что же он плел?

Барри. Посадил, мол, розовый куст на ее могиле. Чтобы она его простила.

Джун. Вырви куст.

На мгновение я потерял дар речи, а потом вдруг почувствовал огромное облегчение. Это предложение и было самым лучшим, что она могла сделать! Она просто спасла меня! Я вновь был полон энергии, растерянность превратилась в гнев, и я ощутил его чуть ли не как прилив счастья.

Барри. Ты гений! Так и поступлю.

Джун. Он не имеет права сажать на ее могиле цветы. Огради свою любовь от пошлости.

Барри. Спасибо. Ты фантастическая женщина.

Джун. Напишешь мне с дороги?

Барри. В первом же Интернет-кафе. Сейчас же собираюсь и уезжаю.

Джун. Я буду думать о тебе.

Хоть я и торопился, мне непременно хотелось раздобыть белую машину. Пришлось обзвонить три фирмы, и только в последней нашелся «БМВ» — единственный свободный автомобиль белого цвета.

Когда я выехал из Берлина, уже смеркалось. Я прибавил газу. Ни о чем не думая, мчался прямо в ярко-красное небо. В голове крутилось: «Белый конь, белый конь, белый конь…»

Я остановился выпить кофе в Михендорфе, и когда уже возвращался к машине, ко мне обратилась молодая женщина, не могу ли я се подбросить.

— Если вас устроит, что я буду молчать, — сказал я и открыл пассажирскую дверцу.

Со скоростью двести километров в час, а то и больше, мчался я навстречу последним темно-красным полосам на вечернем небе, мигая дальним светом, едва завижу кого-нибудь впереди себя в левом ряду, и не сразу заметил, что моя пассажирка сидит, судорожно вцепившись в дверную ручку. Косточки на пальцах побелели.

— Простите, — сказал я и сбросил скорость.

— Мне тоже молчать?

— Да.

Вскоре, правда, скорость опять выросла до двухсот десяти: «Белый конь, белый конь, белый конь». Когда впереди показалась турбаза в Пегнице, девушка попросила ее высадить.

— Простите, — повторил я и, когда она вылезала из машины, услышал: «Все равно спасибо», а потом снова нажал на газ.

Доехав до Остербуркена, я наконец почувствовал усталость и голод, к тому же мне страшно захотелось выпить. Ресторан в гостинице был уже закрыт, я пошел в город и устроился в первой же приличной пиццерии, где осушил целую бутылку вина, чего вообще-то никогда не делаю. Однако на этот раз я знал, что иначе не засну. На обратном пути в гостиницу я заблудился. Впрочем, мне было все равно. Я шагал с удовольствием, хоть дорога порой и уходила из-под ног. Ночь была теплой — совсем летней, как тогда, — и к тому времени, когда я все-таки нашел гостиницу, я уже протрезвел.

Похоже, я все-таки заснул. Во всяком случае, когда в ответ на стук горничной я заорал, чтобы меня оставили в покое, было уже светло, а часы показывали половину десятого.

Бросив взгляд в пустой зал для завтрака, уставленный стульями из светлого дерева с лилово-оранжевой обивкой, я расплатился за номер и вышел в город. Слева находилось кафе «Чибо», я миновал его, потом еще два кафе, судя по интерьеру, ориентированных на бабушек-сладкоежек, и в конце концов неподалеку от школы заметил заведение для тинейджеров. Меня потянуло туда, несмотря на доносившуюся громкую музыку в стиле хип-хоп. Лет пятнадцать назад здесь, возможно, бывала Шейри. Все называли ее Санди и мечтали с ней подружиться, потому что, бесспорно, она и тогда уже была особенным человеком. Способной и обаятельной. К тому же ее старший брат играл на гитаре. Мне вдруг захотелось зайти в школу, правда, я понятия не имел, в которой из трех здешних школ Шейри училась.

Возле школы я остановился, даже вышел из машины, но тут же залез обратно, заметив, что на меня таращатся несколько ребятишек. Не хотелось, чтобы меня приняли за извращенца, поджидающего своих жертв возле школы.

Шесть километров до Виддерна. Там только одно кладбище, небольшое. Скорее всего я не встречу ни дьячка, ни священника, ни сторожа, которые могли бы мне помочь в поисках могилы.

Две пожилые женщины боролись с сорняками, третья неподвижно сидела на скамейке. Пройдя еще несколько шагов, в глубине кладбища между надгробиями я заметил молодого человека. Тот смотрел себе под ноги и меня не видел. Я повернулся и пошел прочь. Если это Матиас, мне лучше уйти. Нам не пришлось делить Шейри, пока она была жива, не будем делить ее и после смерти. Сев в машину, я решил позднее поискать розовый куст именно там, где стоял сейчас молодой человек.