Томми Байер - Аквариум

Я протискивался мимо грудей, рук, животов и спин, вдыхал запах алкоголя, духов, сигарет, пряностей и наконец в состоянии, уже близком к панике, увидел свободный стул возле барной стойки. Отсюда было лучше видно танцующую женщину: теперь она была гораздо ближе, в самой середине моего поля зрения. Я заказал еще вина: недопитый бокал оставил у стены, потому что боялся по пути расплескать вино на одежду, — и тут увидел ее лицо: это была… Джун.

Мне пришло в голову, что, наверное, буддисты всю жизнь мечтают испытать такое ощущение, как я в тот вечер, продираясь между людьми к выходу, хоть и поспешно, но без всяких признаков паники. Полнейшая пустота внутри. Никаких чувств. Я подошел к машине, сел и поехал туда, где брал ее напрокат, потом припарковался, забрал багаж из камеры хранения, расплатился, взял такси и даже поговорил о чем-то с водителем. Заплатил ему, вышел из машины, захлопнул дверцу, поднялся по лестнице, открыл входную дверь, зажег свет, снова выключил его, ощутил запах лимона, оставшийся после визита мадам Плетской. Не глядя в окна напротив — я ведь знал, что там темно и никого нет, — бросил вещи на кухонный стол, отправился в спальню и прямо в костюме и ботинках улегся на свежезастланную постель.

Долго лежал и смотрел в потолок. Ждал, пока появится хоть какое-нибудь чувство. Ярость, горе, разочарование или отчаяние — любое.

Первым возникло чувство вины по отношению к мадам Плетской, к чьей работе я не проявляю должного уважения, позволяя себе валяться на кровати в уличной обуви. Я снял ботинки. И снова стал ждать.

Вторым пришло презрение.

Не ярость, к чему я, откровенно говоря, готовился, и не разочарование, и не мысль о неизвестной болезни, нет. Презрение к себе самому. Ты это заслужил, думал я, так, мол, тебе и надо, тем, кто ведет себя, как обезьяна, место в зоопарке с бананом в лапе или с веревкой на шее в лаборатории.

Нужно было что-нибудь сделать. Я встал, подошел к компьютеру, включил его и написал Карелу: «Прости, что я убежал. Личная катастрофа. Чтобы рассказать, потребуется дня два». Отослав электронное письмо, обнаружил на сервере три сообщения от Джун.

Первое: «Барри, ты где? Программа у меня работает, но от тебя ничего нет. Не хочу быть назойливой, но мне почему-то немного страшно. Ты говорил, что объявишься сегодня вечером, а сейчас уже ночь. Ты не вернулся в гостиницу?»

Второе: «На следующий день, половина одиннадцатого утра. Я начинаю бояться. Не знаю, что со мной будет, если я тебя потеряю».

Третье: «Ты сердишься на меня? Я сделала что-то ужасное? Я очень страдаю».

Нет, сказал я себе, ты ничего ужасного не сделала, тогда еще нет. Хотя, возможно, до колик посмеялась над моей глупой доверчивостью, потом пригласила нескольких любовников — за деньги ведь можно получить все, — бродила в свое удовольствие по «Галери Лафайет» или заглянула в «Армани» узнать, что у них новенького. «Свидетель» — из дома, и кошка на свободе.

Поначалу я хотел ответить, но не удавалось выдержать достаточно ледяной тон. Лучше вообще не стану ей больше писать. Выключая компьютер, я наконец ощутил что-то вроде отчаяния. В животе заурчало, и вскоре я стоял над унитазом и освобождался от всего, что во мне накопилось за время моего путешествия. Вот теперь все.

Мне вдруг захотелось убежать, снять комнату в гостинице, только не быть с ней рядом, не смотреть в ее окна, не видеть, как она вернется домой и усядется в инвалидное кресло. Но я никуда не пошел. Потому, наверное, что перспектива столкнуться с Джун на улице пугала меня еще больше.

Придется учиться, решил я: с этой минуты я должен находиться здесь и не интересоваться ею. Присутствовать, оставаясь неживым. Так точнее. Я действительно стал неживым. И для нее, и для себя самого.

Двух таблеток могло хватить, но я принял три для большей уверенности, что не увижу ее во сне. Сработало. Я проспал до одиннадцати.

То, что я и потом видел ее лишь смутно, могло быть вызвано как последействием снотворного — меня все еще покачивало, так и туманом за окном, через который пробивались лишь отдельные солнечные лучи. Джун была одета в черное, волосы собраны в конский хвост. Она сидела за компьютером и выглядела подавленной, усталой. Я не мог видеть лица, но то, как она оперлась лбом о ладони, продолжая смотреть на экран и правой рукой двигая «мышку», позволяло предположить, что она чувствует себя несчастной.

«Почти не сомневаюсь, Барри, — с тобой что-то случилось. Ты собирался вернуться только сегодня вечером, но твое молчание должно иметь причину. Это просто идиотизм — писать тебе, если ты, возможно, сейчас валяешься где-нибудь в кювете. Нет, я этого не выдержу. Пока пальцы бегают по клавиатуре, я по крайней мере могу представлять, что разговариваю с тобой. И пусть слова уходят в пустоту, а ты — неизвестно где, может, даже и неживой, или раненый, или в опасности. У меня разрывается сердце».

Я вышел в булочную, купил газету, круассаны и молоко. На обратном пути взял почту из ящика. Пять писем: одно из банка, одно от Карела — разумеется, приглашение на вчерашнюю тусовку, два письма от сетевых брокеров и одно — от госпожи Лассер-Бандини.

За завтраком я просмотрел газету и вскрыл письма. Принял к сведению выписку со своего счета; бросив взгляд на письма от брокеров, кинул их в мусорную корзину; туда же отправилось и письмо Карела — это действительно оказалось приглашение; собирался, не распечатывая, послать вслед за ним письмо от Лассер-Бандини, но решил все-таки прочесть.

Письмо было написано от руки и отправлено из Берлина:

«Дорогой господин Шодер, это послание — последнее. Больше я не стану вам докучать. Пишу эти строки, превозмогая стыд, ибо, заглянув вам в глаза, поняла, какую боль вам причиняю. Прежде я до конца не осознавала, что не имею такого права, хотя вы дважды недвусмысленно дали мне это понять. Я вас не слышала. Упорствовала, считая, что меня оправдывает желание помочь клиенту. Мне хотелось бы извиниться за те неприятные минуты, которые я, не вняв предупреждениям, вам доставила. Как будто дипломированный психолог вроде меня может лучше знать, что вам нужно! Вы вовсе не обязаны прощать меня, я и сама себя не прощаю, просто знайте, что отныне я не буду больше вас беспокоить и постараюсь убедить господина Шпрангера в том, что наша настойчивость была чрезмерной, точнее, просто бесчеловечной. Мне очень жаль. Габриэла Лассер-Бандини».

«Барри, я просто глупая. Пожалуйста, забудь все, что я написала. Миллион разных вещей могли помешать тебе связаться со мной, пока ты в дороге. Ты просто в дороге, ничего более, и вернешься сегодня вечером. Утром у меня появилось чувство, что ты на меня смотришь. Наверное, это предвкушение твоего скорого возвращения. Да, я радуюсь. Ты — самое лучшее, что со мной случилось в последнее время. Разве не странно? Я ведь видела только написанные тобой слова да пару раз слышала твой голос по домофону. Возможно, ты похож на Дина Мартина [52] Мартин, Дин (1917–1995) — американский актер, певец, поп-музыкант. или на Гарри Ровольта. [53] Ровольт, Гарри (р. 1945) — немецкий литературный критик, публицист, переводчик. Мне все равно. В твоих словах присутствует душа, и теперь я ее знаю. Она — прекрасна. Мне кажется, я всю жизнь тебя искала. Только не бойся, что придется на мне жениться: ты совершенно свободен, и меня устроят любые отношения. Но пусть будут хоть какие-нибудь отношения. Я не готова смириться с такой потерей».