Альфонсас Беляускас - Тогда, в дождь

— Даубарас? — она остановилась и возвела глаза кверху, точно что-то читала там — поверх развалин краснокирпичного дома в мавританском стиле. — Даубарас… А он… не на совещании?

— Думаю, что нет, — улыбнулся я. — По-моему, он тебя ждет. Ведь ты позвонила ему вчера, правда? Позвонила?

— Дурак, — она резко отвернулась от меня. — Боже мой, какой ты все-таки дурак! — И ушла, бойко (может, от злости) постукивая каблуками модных кремовых туфелек и беззаботно помахивая чемоданчиком; я свернул к скверу.

Вот оно что, думал я, сидя на лавочке под развесистой, но еще не одетой листьями акацией; приехал… И зачем? Кто тебя ждет здесь, в этом городе? Кому ты нужен? «В Союз писателей… Совещание молодых…» Болван! Больно ты им нужен там; гений… И вообще — ты только подумай: как все это произошло? Как ты дошел до этого? Докатился? А может, ты все еще не веришь, что это — падение? Тогда еще раз: болван! Да еще какой — ведь каждый, кому не лень, может пинать тебя ногами, сыпать оплеухи… захочет лягнуть в чувствительное место — пожалуйста!..

Я встряхнулся, вспоминая минувшую ночь, — когда застиг в кабинете Мике, — и осторожно потрогал скулу: н-да, ничего не скажешь; колет, дергает, Мике постарался, все тело ноет, горит, точно его лупцевали дубинками через мокрое одеяло… ах ты, чертов Мике!.. Так ведь можно и совсем… Конечно, и ему не слишком приятно — схватили за руку, как завзятого воришку, — хотя пострадал опять-таки я один… Ведь я опять остался без крова, как и раньше, да и без работы, чего доброго; уже одно то, что не показываюсь в редакции на летучках… Но разве мог я смотреть в глаза Грикштасу — сегодня; они были белыми и слюдянистыми, точно подернутые ледком; о, если только из-за Меты… Да из-за чего еще, Грикштас, из-за чего, если не из-за нее; и Даубарас из-за нее, и Жебрис — эти два бегемота; что ты делаешь; играю; я играю с бегемотами, а бегемоты играют с самоварами; литофес, поист, шьто тиеляю?..

У меня так больно сжалось сердце, что я встал и, волоча свой неказистый, облупленный чемоданишко, побрел по совсем уже разогретой полуденной улице. Прошел ее всю от Кафедральной площади до Зверинского моста, постоял над рекой — там ловили сыртей, на обратном пути меня занесло в кинотеатр — будку с островерхой крышей, дощатую, хоть и немалых размеров, там на полу, словно под музыку, довольно лихо отплясывали блохи, — вышел, перекусил в тесной, затхловатой чайной и пешком, не расставаясь с чемоданом, вернулся на вокзал; часы показывали четыре.

Сонаты еще не было видно, хотя локомотив уже пыхтел и фыркал — как вволю поевшая овса лошадь; я притулился к столбу.

Мимо спешили люди, поодиночке и группами проходили солдаты, толкались дети, я стоял и без интереса смотрел на пеструю бурлящую толпу, куда-то стремящуюся мимо меня; я никуда не спешил. Но я ничуть не сожалел, что съездил, путешествие меня как бы отрезвило; жизнь снова показалась мне не такой уж бессмысленной и страшной.

Что ж, Грикштас меня простит, думал я, озираясь, — знакомых вроде и не видно, а жить можно и на Крантялисе… автобус каждый час… Наконец, сейчас, когда бабушка работает, я и без зарплаты у Грикштаса…

Без зарплаты? На Крантялисе, без зарплаты? Я снова пал духом и помрачнел; перспектива возвращения на Крантялис меня не радовала…

— Глуоснис? — кто-то тронул меня за плечо; я испуганно съежился. — Ты? Ауримас?

Передо мной стоял высокий чернобровый парень с прямыми плечами и медовыми глазами дрозда; быстрый взгляд этих глаз кольнул меня в лицо.

— Ты? — он протянул руку, указывая на мою скулу, которая, как на грех, опять заныла. — Да кто же это тебя в столице так расписал…

— А, сам… — ответил я, узнавая Юозайтиса; только его мне сегодня не хватало — редактора Юозайтиса; вот и он, долгожданный; он был с портфелем, в защитной дорожной куртке. — И вовсе не в столице… Упал и…

— Упал? — Юозайтис оглядел меня всего — с головы до чемодана, поставленного у ног; явно не поверил; но расспрашивать перестал; я сказал:

— Каждому случается упасть, правда? Так что ничего тут смешного нет, товарищ редактор… Ну, совсем ничего.

Нет, вы только подумайте! Юозайтис! Что ж, повстречались в марийских лесах, валили сосны, прокладывали ту ледовую дорогу — скажите на милость!.. Делились последним куском — как и все, разок или два смотались в деревню поплясать с русскими девушками… Редактор! Персона. Фигура. «Юозайтис, брат, фигура» — уж не Даубараса ли это слова? Нет, не его — Грикштаса… «Юозайтис — фигура, и если бы ты поговорил с ним…» Поговорить?

— Упасть — неважно, — точно старый человек, покачал головой Юозайтис. — То есть важно, но… Важнее подняться. И быстро. Чтобы не растоптали. Вот что важно… И может быть, мы, присуждая тебе премию… должны были подумать… должны были подумать… Как своего автора… отстоять и уберечь…

— От чего?

— От таких критиков… которые своих…

— Ох, да не говорите!.. — воскликнул я. — Не хочу! Не хочу и слышать больше!

— Работаешь?

— Не-а… — снова солгал я — будто дергал меня кто-то за язык; не знаю, зачем я это сделал, раньше со мной такого не случалось; неужели я уже стал считать, что ложь меня убережет надежнее, чем правда, или же просто мной руководило чисто детское упрямство или желание поскорей покончить с этим неприятным для меня разговором; кроме того, сегодня-то уж я точно… вернее — с сегодняшней ночи… — Я, видишь ли, рабфак.

— Рабфак?

— Ага. Светлое грядущее нации.

И усмехнулся. Негромко, себе под нос; может, впервые за весь день я по-настоящему, с удовольствием засмеялся, хотя повода для веселья не было ни малейшего. Просто хотелось изображать из себя беззаботного весельчака, хотя на душе у меня, сознаюсь, кошки скребли; да перед кем это я? Перед Юозайтисом? Раздеваться догола? Объясняться? Но ведь он, кажется, знает все — и все знают… А если он знает, то…

Загудел паровоз. На втором пути. Юозайтис забеспокоился.

— Какая жалость, нет, какая жалость!.. — он подал мне руку. — Командировка… — Словно невзначай он еще раз глянул на мою скулу; видимо, та и впрямь выглядела внушительно. — Похлебали бы пивка… вспомнили бы леса марийские… все бы обговорили… Вообще-то меня давно подмывает переманить тебя в Вильнюс… к нам в редакцию…

— Ну, знаете, при моей репутации… вам бы…

— Насчет штатов? — Юозайтис сделал вид, что недослышал. — Слава богу, хватит и штатов, и столов… Помнишь, когда-то… когда мы с тобой работали в лесу, ты говорил…

— С тех пор многое переменилось, товарищ редактор.

— Редактор?

— А как еще?.. Мне до вас — как руке до макушки вон той сосны…

— Брось ты… останемся друзьями… Я ничего не отвечал.

— После того, как мы получили твоего «Солдата», — он пристальней вгляделся в мое лицо, — я понял, что ты уже никуда больше…