Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

Сколько вещей, а средь них и тайн сближало нас когда-то. Но многое уже чуточку стерлось, а об ином мы напрочь забыли. Оба, конечно, знаем, что когда-то все это было, но знаем, пожалуй, и то, что воскресить это — при всем желании — уже не удастся. Ведь все было тогда совсем по-другому. Хоть и времена тяжелей, но мы оба были на несколько лет моложе — пусть и тогда между нами была разница в возрасте, но что из того? Разница-то осталась, только времена изменились, век стал другой. Мы уже в ином времени! Вильма еще Вильма, а Рудко уже Рудо. А скажите, какой Рудо не хотел бы заполучить какую-нибудь Вильму или хотя бы этак тонко обвести ее вокруг пальца? Только и Вильма понаторела. Думаете, этот Кулих, а может, какой другой Кулих, который звался иначе, так просто, ни за что ни про что, вхолостую, стучался в окно? Не волнуйтесь за Вильму, она набралась опыту. Рудко везло у нее, а Рудо, скорей всего, не повезет, хотя ему-то казалось, что Вильма искушает его. Только попытаюсь к ней подластиться, она тут же сворачивает разговор и, если ничего более умного не придумает, начинает толковать мне о Зузанке. Как она, мол, растет и до чего хороша будет! Ну и пусть растет, пусть хорошеет! Пока что это ребенок. Зузанка не интересует меня.

Вильма, пожалуй, не знает, что и я уже Кулих. Не юбочник, нет, она это тоже знает. Но мастер говаривал, что во мне наверняка черт зашит. А ну как и впрямь зашит! Ладно, чертей нет, но если не чертовское, то по крайней мере что-то проказливое во мне, может, и есть. Я хочу о Вильме всегда только хорошо думать, но этот черт или проказник, который дремлет во мне, подчас мне нашептывает, что коль уж единожды была у Вильмы минута слабости, то, вполне вероятно, такая или подобная минута еще когда-нибудь наступит…

А как-то раз, когда я от них уходил, остановил меня во дворе Имро и спросил: — Послушай, Рудо! Давай начистоту! Что у тебя с ней?

— У меня? И с кем? — во все глаза гляжу на него. — Что может быть у меня с ней? Ничего. Я не понимаю, Имро, о чем ты спрашиваешь.

— Спрашиваю, и только. В самом деле ничего?

— Не понимаю тебя.

— Не серчай, Рудо! — Он сжал мою руку. — Я просто хотел знать.

— Но почему? Что ты хотел знать? Ни с того ни с сего все же не спрашивают! Я, ей-богу, не знаю, о чем ты говоришь?

— Так, почему-то на ум пришло. Ведь мы с тобой приятели. А с Вильмой вас и вовсе водой не разольешь. Я-то знаю, Рудо. Правда, я худого не думал.

— А чего тебе думать? Даже глупо, по-моему. Ведь ты ее можешь спросить. Я и не знаю, что тебе сказать.

— Извини, Рудо! — Он еще сильней сжал мою руку и действительно посмотрел на меня эдак по-свойски, словно то, о чем спрашивал, было совершенно естественным. Уж не свихнулся ли парень?

— Не говори ей, что я тебя спрашивал. Я, правда, не хотел тебя обидеть. Я рад, что вы с Вильмой ладите.

— Ну ладим. Только иначе, чем ты думаешь.

— Забудь про это! Ни о чем я не спрашивал. Наши двери для тебя всегда открыты.

— Нет, лучше мне к вам не ходить.

— Не валяй дурака, Рудо! Я худого не думал.

— Я, правда, не приду. Зачем мне к вам ходить?

— Как хочешь, Рудо. Пожалуй, не надо было мне спрашивать. Но я, ей-богу, не хотел тебя обидеть. Просто знать хотел. Ты должен меня простить! Ты же друг мне. И сосед. Ну и балда я! Извини, Рудо, извини.

Вот уж правда балда, да еще и псих! Тут все чокнутые. Вся семья. При них и здоровому человеку недолго спятить. Ей-богу, если у меня не было ума, а теперь появилась капля, надо быть осторожным, надо беречь его! Ребенку всякое можно простить, но не взрослому. И мне — пусть кому-то и кажется, что я еще ребенок, я уже взрослый, вот именно, — и мне таки нельзя прежде времени ума решиться! Нет, в такую семью не стоит ходить!

Вдруг по деревне пошли толки, что у Имро в имении — зазноба. Прослышала о том и Вильма, но она не верит, не верит и тогда, когда вновь и вновь, причем не одни и те же, а все разные люди доносят ей об этом. Как уберечься от всяких слухов?

— Бог с вами, не дурите! — смеется Вильма, ей-то уж давно все ясно, она даже думает, что люди потому ходят к ней, что хотят и ее втянуть в свои сплетни, хотят от нее что-то выведать, но ей нечего им сказать, она к этим сплетням ничего не собирается добавлять.

— По мне, так пускай у него хоть сто зазноб будет! — Вильма машет рукой. — Я за Имро ни чуточки не боюсь.

— А надо бы тебе бояться.

— Не хочу бояться. Потому и не боюсь, совсем не боюсь. Имришко может делать, что хочет. Только и я, — она еще и бахвалится, — и я делаю, что хочу. Правда, мне не так просто угодить.

Но поневоле она все чаще об этом задумывается, а понемножку начинает и злиться. Ежели столько людей говорят, значит, есть в этом чуточку правды, хотя всей правды об Имришко люди не знают и не могут знать.

Неужто Вильма заблуждается? Едва ли. Уж до такой степени Имришко бы не притворялся. Сплетни, сплетни! Господи, до чего же люди любят чесать языки!

На улице она почти всегда веселая. В парке работы хватает, а не захоти она быть на глазах у людей, можно и дома поработать. Разве мало дел дома?

Кто бы ей попенял, если бы она дня два-три, а то и неделю не показывалась в парке, но она назло, назло людям там показывается. Дурачье, судачьте на здоровье, да не забывайте посудачить и о том, как парк выглядит!

Это ее парк. Хоть он и принадлежит всем, однако — ее. Она его обихаживает.

А сколько вокруг нее детворы! Да пусть бы про нее и про Имришко кругом все судачили, она всегда может всем на глаза показаться, у нее есть чем и погордиться. И Имришко она может гордиться, ведь и он в парке работал, мастер и то помогал. Ха, ведь и ваши дети, да и чужие, ведь и они, дети, помогали, так, значит, чей это парк?

Да провались они, эти сплетни!

А что, если люди все-таки что-то заметили?! Не могут же все обманывать!

Это правда, Имро вечно где-то пропадает, не сидится ему дома. Если не дома, торчит в шинке или у какого приятеля, да кто их знает, что у него за приятели. Вильма не спрашивает, куда он ходит, но знает, что он довольно часто ходит в имение. И зачем он так часто ходит туда? А потом она опять машет рукой: да бог с ним, пускай ходит!

Соседки ей выговаривают: — Вильма, нельзя быть такой простодушной! Ох, поплатишься ты за свое простодушие.

— Ну и ладно! Вы за своих мужей держитесь, а я не боюсь. Плохо меня знаете.

— Ой, тебе и не посоветуешь!

— Вот видите! Доносить горазды, а как посоветовать — нету вас.

— Следи за ним! Не то пожалеешь.

— Ну и пожалею.

— Только потом поздно будет, гляди, будет поздно.

— Хоть и поздно будет, а я буду жалеть! Приди кто ко мне еще с такими глупостями, я его, как бог свят, вытурю, уж кого-нибудь да вытурю.

А как-то раз снова является к ней соседка. — Вильма, так ты говоришь, Имро в имение не ходит?