Владимир Марамзин - Смешнее, чем прежде. Рассказы и повести [Сборник юмористических и сатирических, но в основе бытописательских рассказов.]

Но потом неожиданно еврейчики кончились, то есть их равномерно везде распихали. А с ними у Любы окончилось всё.

Так что теперь она немного не любит еврейчиков — ну, зачем они кончились, были б еще! А без них, Люба это понимает, Иван Николаич не может ее вызывать. Вызывать просто так ему Любу нельзя, ему не позволяет партийная совесть, и это как раз очень нравится Любе, потому что еще никогда не любили ее наши партийные серьезные мужчины.

— Что же вы не пришли? — спросил как-то Яша у Любы в столовой.

— Я все время занята, — сказала строго Люба. — У нас с вами, знаете, сколько возни?

— С кем это, с нами? — спросил Яша весело.

— А с вами. Со всеми. То есть с кадрами. Сидим допоздна, — ответила Люба и скорее ушла, обижаясь на Яшу за то, что еврейчик.

Мы пришли к ним в гости и забыли там книгу, которую очень любили читать. Они сейчас же пошли отдавать нашу книгу, но забыли по рассеянности зонтик. Не зная, к чему это все приведет, мы назавтра же сбегали, отнесли честно зонтик и забыли при этом в прихожей калошу. Они принесли нам калошу в газете и забыли эту газету. Отдавая газету, мы забыли жену. Возвращая жену, они вернули по ошибке свою.

Потом мы неоднократно собирались то у нас, то у них, но все время получалось, что возвращали мы не то, что было нужно, какие-то новые люди оказались втянутыми в эти замены, никто уже не мог остаться в стороне, каждый вечер кто-то куда-то бежал, чтобы что-то кому-то вернуть с извинением, а взамен получить другое, близкое, но никогда более в жизни моя книга, моя газета, мой зонтик, моя калоша и моя жена не попали ко мне — моя жена, которая дышала на меня шоколадкой, но ни одна больше женщина не дышала на меня шоколадкой, хотя все только кругом и старались, как бы возвратить всюду прежнее, счастливое расположение вещей.

Но ничего, жизнь не прерывается, и возможно, к сыну моему вернется моя книга, моя газета, мои зонтик, моя калоша и моя жена, которая дохнет на него шоколадкой.

Или внуку вернется моя книга, моя газета, мой зонтик, моя калоша и моя жена, которая дохнет на него шоколадкой.

К правнуку вернется мой зонтик и дохнёт на него шоколадкой.

Привет из г. Пензы!

Здравствуй дорогой дружок Витя. С чистосердечным пламенным армейским приветом к тебе Леня. Твое письмо получил за которое очень и очень благодарю. Немного о своей армейской жизни. Она у меня счас не очень-то хорошая. Вчера только пришел с губы. Сидел за пьянку. Были в увольнении выпили немного. Пришел с увольнения. Все нормально. Думал что не засекли. Все хорошо. Но хуя. На следующий день вызывает начальник и давай спрашивать. Пил или нет. Говорю нет. Потом вызывает моего собутыльника и тот все рассказывает. Вернее он раньше рассказал а счас подтверждал. Но тут уже мне некуда податься признался. Ну и влепил он мне от имени командира части десять суток а этому гаду только три наряда. Но ничего с ним особый разговор состоялся. В общем стали прижимать нас рядовых, Сержанты окончательно опидарасели. Даже в дисбате и то лучше чем у нас. А здесь гоняют как последних пидарасов. До Нового года ничего не было. А счас с ума можно сойти. Сержантов велят на Вы называть когда они последней собаки не стоют. До армии где-то в гамне копался, а счас командует. Ну что же, как ни плохо а служить надо. Никуда не денешься. Вот такая счас моя армейская житуха. Ты Витя держись как бы тебе тяжело не было. Ведь гражданка не армия можно прожить. Здесь тяжело и то живешь. Вчера пришел. Сегодня вот, целые сутки отдыхаю. Нечего делать абсолютно. Ничего пока не ломается. Вся аппаратура работает отлично. Правда немного на политике сел. Всю дорогу долбает одно и то же. Счас. Вот тебе напишу письмо и пойду спать. Быстрее бы дембель. Этого дня жду как бога. Тебе советую лучше в армию не попадать. Ой, черт. Хотел ложиться спать. Так вызывают к старшине работать. Извини Витек. Спешу. Крепко жму руку.

Досвидание.

Я сидел днем в кафе у большого окна во всю стенку.

Снаружи подошла к окну женщина и долго смотрелась оттуда в меня. Она смотрелась в упор, поправляя волосы, шляпу и брови у себя над глазами.

Я сделал нахальное мужское лицо у себя на лице — но она не заметила.

Я подмигнул ей — она не увидела.

Я сделал умные и грустные глаза хорошего, страдающего человека, но она не обратила никакого внимания.

Мне стало горько и обидно, что она увидала во мне лишь себя, хотя подошла ко мне так близко, как никогда не подходит посторонняя женщина.

Это очень всё же невозможно представить, чтоб какое-то тонкое прозрачное стекло так серьезно умело разделять нас друг с другом, используя для этого самое лучшее — свет; хороший, ясный свет, подаваемый с неба.

— Разве может человек спать у железной стенки? — кричал Семен Семеныч, мужчина из дома угрозы. — Человек не может спать у железа!

— Почему у железа? Ваш дом деревянный, — рассудительно сказал председатель жилищной комиссии. — Значит, И стены у вас все обязаны быть деревянные.

— Были деревянные, а теперь обиты железом!

— Да почему?

— Потому что я обил! Я! — вскричал Семен Семеныч.

— А кто вас просил? — сказал председатель спокойно.

Семен Семеныч смотрел на председателя и думал: как это выходит — председатель что-то говорит, много говорит, а слушать от него просто нечего.

— Меня никто не просил, — объяснил он председателю, как глупому. — Меня обстоятельства жизни попросили. Стенка ко мне выпирала горбом — вот я и обил, чтоб не выпала.

— Напрасно вы вмешиваетесь в жилищные темы, — сказал председатель и улыбнулся. Но Семен Семеныч не пошел на улыбку.

— Как же не вмешиваться? У меня дочка спит у железа! Может человек спать у железа, а тем более способная девушка?

— Но ведь железо не от нас, железо ваше?

— В общем так, — сказал Семен Семеныч твердо. — Если мне моя власть не поможет, я возьму и негра к себе приведу.

— Это зачем? — удивился председатель.

— Возьму на улице и к себе приведу, — сказал Семен Семеныч. — Пусть Европа увидит, как я живу!

— Ну и что? Ну и пусть увидит, — сказал председатель. — Нам плевать на Европу.

— Ничего, а я приведу и покажу, Тогда запляшете! — сказал Семен Семеныч и ушел из конторы.

Через полгода Семен Семеныч привел к себе негра. Это был веселый человек, черный, словно темная осенняя ночь в этом городе. А чтоб не выделяться из всех остальных горожан, негр одевался похуже, в местные висючие штаны и полубобочку искусственного шелка.

— Может человек спать у железа? — спрашивал Семен Семеныч у негра. Он волновался, стучал ногтем по стене и сам слушал, отколупывал обои, ложился и прижимался боком к ржавому железу, которое открылось под обоями.