Александр Брежнев - Софринский тарантас

— Взять эти деньги и похоронить через месяц избу дело заманчивое, — прошептал он в растерянности, уже полностью не владея собой. Он произнес все эти слова просто так, машинально, чтобы выиграть время для координации действий.

— Не волнуйтесь, я никому об этом не скажу… — обрадованно произнес Андрей.

— Понимаю… — заторможенно произнес прораб.

Деньги все так же светились.

«Нет, нет, он не сумасшедший, — мелькнуло в его голове. — Он сильнее всех нас. Три тысячи отдает за месяц и ни капельки не жалеет».

— Договорились?… — тихо спросил Андрей. Лицо его было добрым.

— Надо подумать, — отступил прораб к двери.

— Что же тут думать, — спокойно произнес тот. — Берите деньги, они ваши… — И купюры захрустели в его руках.

С трудом прораб сдержался, чтобы не прокричать: «Нет, нет, я не продаюсь…» На какую-то долю секунды перехватило дыхание, и ему показалось, что он умирает. Затем его вдруг поразил какой-то торопливый шорох Это Андрей засовывал деньги в его карман. Вытолкнув их, он испуганно посмотрел на Андрея.

— Что это?

Деньги выброшены на пол, а шорох все равно лезет в голову, за шею, в карманы и рукава. Огромный, невыносимый шорох, от которого тело колется на части. Вокруг все мутнеет, и странный сумрак заволакивает комнату. Андреева лица не видно, вместо глаз две блестящие точки.

— Почему ты молчишь? — кричит прораб, он не может найти дверного проема.

— Успокойтесь, товарищ начальник, это дождь начался… — тихо произнес Андрей и попытался поднять с пола деньги, чтобы вновь их сунуть прорабу. А когда их поднял, то прораба уже не было. Разбив лоб и поранив руку, он все же нашел выход. Его торопливый след на земле, начинающийся от крылечка, разбивался дождевыми струями.

— Убежал?.. — растерянно произнес Андрей и сунул чуть намокшие деньги в карман. А шорох вокруг действительно был неимоверный. Дождь лил как из ведра, заливая дорожку и траву с неухоженными грядками. Вода доверху заполнила деревянную бочку, стоящую рядом с крылечком, а она все лилась и лилась с металлической крыши.

На стройке прекратили работу. Народ набился в вагончик-прорабскую, вокруг которого образовались огромные лужи. Дощатые настилы мостика полузатонули и покривились. Окна открыты, из них вовсю валит дым и доносится стук домино. Строители о чем-то с шумом спорят и ругаются. Вот один подошел к окну и, посмотрев в сторону шоссейной дороги, сказал:

— Из-за этого дождя опять выпить не успеем взять.

— Ничего страшного, — успокоил другой. — Если водки не достанется, возьмем одеколон.

— Твоими устами да мед пить… — рассмеялся первый и, посмотрев на Андрея, мокнущего на крыльце, сказал: — Прорабу повезло. Андрей небось опять ему на бутылку дал.

— Бутылка не поможет, — равнодушно сказал тот. — Если дождик не помешает, то завтра к вечеру избу и скорежим. Начальник треста не зря сегодня к Андрею прораба послал. Тот должен ему сообщить, а ты говоришь, бутылка.

— Но я ведь сам видел, как прораб выбежал… Зря ведь он не побежит.

— Мне все равно… — вздохнул второй. — Скажут послезавтра сносить, снесу послезавтра.

— Усыпить его надо, а то он, чего доброго, драться начнет. Вишь, под дождем стоит, мается.

— Да оставь ты его, не о чем, что ли, говорить… А то увидит тебя, приставать начнет. Надоел хуже редьки.

— Семья-то у него есть? — спросил строитель, отходя от окна.

— Жена, а детей еще нет.

— Ну тогда ясно. Делать ему нечего, вот он и дебоширит.

Дождь не утихал. Строители, смеясь, что-то кричали друг другу. И в этом шуме как никогда решителен и звонок был стук костяшек домино.

Дождь заливал Андрею голову, руки и грудь. Намокли и деньги, выглядывающие из кармана. Перед глазами вдали был вагончик-прорабская, фундамент будущего дома и два трубоукладчика. Там, где когда-то стоял Лешкин дом, два трактора-грейдера. С острыми блестящими ножами и почему-то бездверные. Они таинственно вздрагивали под струями дождя, словно не металлические были.

От Лешкиного дома ничего не осталось. Его сровняли с землей буквально за день. Непутевый тракторист с одного маха ударил в угол дома, и он рухнул и осел, выставив после проехавшего трактора огромную зияющую рану.

Андрей с напряжением всматривался в то место, где стоял когда-то Лешкин дом. Рядом с его забором лежит полусгоревшая солдатская шинель довоенного образца с приплюснутой пуговичкой и покоробленным сержантским погоном. Чуть поодаль валяется старая собачья будка с ржавой цепью, в которой давным-давно уже никто не живет. Дождь мочил ее жадно, с пристрастием, ощупывал своими невидимыми руками.

А вот и калитка, та самая, древняя и неповторимая, которую Андрей, можно сказать, спас, когда очумевший тракторист, разогнав трактор, мял забор направо и налево, оставляя под своими гусеницами бесформенные деревяшки. Эту спасенную Лешкину калитку Андрей помнил с самого детства. Он не раз, прикасаясь к ней, открывал ее, заходя в гости к соседу. Он прекрасно помнил рядом с ее петелькой похожий на звездочку сучок, вокруг которого были прелестные колечки и узорчатые трещинки. Сучок был добрый. Он хотя и выступал из доски, но никто никогда не цеплялся за него, не рвал одежды и не царапал рук. А у самой ручки на калитке есть глубокая трещина. Когда солнце с улицы освещало ее, то она вся наполнялась таинственным светом, издали напоминая неугасающую искорку, отколовшуюся от солнца. А как красиво и и нежно хлопала эта калитка. Чуть ветерок ее, бывало, тронет, и она, раскрывшись, тут же нежно приложится к своему красавцу столбику, которого, увы, теперь нет. Смотря на кое-как прислоненную к забору калитку, Андрей издали отыскал глазами на ней сучок и трещинку, и новую, ровно обтесанную досочку, которую Лешка прибил прошлый год.

У этой калитки он в детстве часто сидел с Лешкой и смотрел на лужок. Здесь он влюблялся, играл на рожке. Здесь Дядя Добрый, заходя к Лешке, пел божественные песни. Калитка осталась живой, но места ей, увы, нет на земле.

Вырвана с корнем и яблонька, на которую Лешка всегда вешал белье и мочалку. Корни ее порублены, ствол раздавлен, и никогда не удастся увидеть на ней яблок и услыхать таинственного шороха листвы.

Лешкин дом сносили ранним утром. Тракторист, бывший танкист, перед мощным ударом сжалился над кошкой с котятами, которая, еще толком ничего не понимая, сидела на перекошенном крылечке.

— Молочком надо вас угостить, — улыбнулся он и, посадив котят вместе с кошкой, у которой была перешиблена лапа, понес их в вагончик-прорабскую.

Там и живут они сейчас. И лишь по вечерам, когда все вокруг утихает, кошка, оставив под вагончиком котят, приходит к снесенному дому и, сев на большую глиняную кочку, подолгу сидит, словно не веря, что нет на земле больше дома ее бывшего хозяина.