Александр Торик - Флавиан. Армагеддон

— Как ты успел раньше меня выйти, ты же там что-то фотографировал на потолке? — взгляд батюшки выражал искреннее недоумение.

— Отче! Ты перепутал, — заговорил я, ещё не успокоив до конца дыхание после быстрого подъёма по лестнице. — Я фотографировал потолок не здесь, это было ещё до того, как я потерялся!

— Ты потерялся? — глаза Флавиана ещё больше раскрылись от удивления. — Ты же не отходил от нас!

— Ещё как отходил! — я повернулся к падре-проводнику: — Скажите, а христиане какой конфессии приходят сюда служить литургию в исторических древнеримских одеждах?

— Где вы видели христиан в древнеримских одеждах, служащих литургию? — неожиданно взволнованным голосом спросил меня наш провожатый. Глаза его заблестели.

— Вон там, внизу! — махнул я рукой в сторону, откуда пришёл. — Тут рядом, хотите покажу?

— Покажите, скорее! — ещё более взволнованно сказал падре Стефано.

— Пойдёмте! — пожал плечами я. — Я думаю, вы это место лучше меня знаете!

Завернув за угол, откуда я поднимался по лестнице, мы уткнулись в тупик. Тут уже взволновался я сам.

— Подождите! Это точно было здесь, небольшая арка и ступени, ведущие вниз! Я не мог ошибиться, тут всего два десятка шагов! — я недоуменно огляделся. — Падре Стефано! Я же там был, там была литургия, я молился там с ними, вы верите мне?

— Верю! — с глубокой печалью вздохнул старый католический священник. — Вы шестой человек, от кого я слышу такое сообщение! Я потому и пришёл сюда работать гидом, что надеюсь когда-нибудь и сам сподобиться подобной встречи!

— Встречи с кем? Кто эти христиане? — продолжал вопрошать его я. — Кто ещё видел их, кроме меня?

— Я думаю, что это те первые римские христиане, которые жили и молились здесь во времена апостолов и их преемников, первых епископов Рима! — ответил падре, снова вздохнув.

— Господи! — вздохнул уже я. — Да разве такое возможно?

— У Бога всё возможно… — задумчиво протянул Флавиан.

— Это в нашей мирской земной жизни мы обитаем в пространстве и времени, Алексей, — поднял на меня свои грустные умные глаза падре Стефано. — А в Вечности, за границей материального мира, времени нет. Там и прошлое, и настоящее, и будущее соединены воедино. А граница между миром земным и вечным порой гораздо тоньше, чем мы можем себе представить. Собственно, вы в этом сами сейчас убедились…

— Ничего себе! — задохнулся я, пытаясь осознать всё услышанное от старого падре. — Но почему это было со мной?

— Бог знает, Ему виднее! — ответил Флавиан. — Расскажи-ка подробно всё, что с тобой произошло!

Я рассказал. Подробно. И про женщину, звавшую меня причаститься. И про мальчика, которому я дал самолётный леденец. Слушая меня, падре Стефано только грустно кивал головой, от волнения перекладывая из руки в руку выключенный магнитофон с аудиогидом.

— Да! Всё именно так, до деталей! — со вздохом произнёс он. — Те пятеро рассказывали всё в точности так же!

— А кто они, эти пятеро? Священники, монахи, католики, православные? — продолжал спрашивать я.

— Все они были мирянами. Двое из них — дети восьми и тринадцати лет, одна пенсионерка из Германии, одна римлянка — инвалид с искривлённым позвоночником. От неё, кстати, я в первый раз и услышал о подобной встрече в катакомбах, когда ещё был простым приходским священником в Риме, — ответил падре Стефано. — И ещё негр из Африки, некрещёный, большой и наивный как ребёнок. Кстати, он и оба ребёнка причастились на тех литургиях, свидетелями и участниками которых они стали!

— Некрещёный негр из Африки причастился? — поразился я.

— Он крестился уже после этого, я его окрестил, — кивнул наш проводник. — Здесь много лежит людей, не успевших креститься до мученической кончины, — падре обвёл глазами окружающее пространство катакомб. — Крестившихся кровью, как принято говорить.

У вас, в России, ведь тоже бывает, когда на большие праздники в массе причастников оказываются случайные и даже некрещёные люди?

— Бывает! — подтвердил Флавиан. — В больших городских приходах, где нет постоянной общины или она растворяется в массе невоцерковлённых толком «захожан», бывает!

— Вот видите! — продолжил падре. — Господь же не отвергает их, но промыслительно допускает подойти к Святой Чаше! Того негра, в крещении Петра — я дал ему имя в честь нашего Первоверховного апостола, Он тоже допустил! Теперь этот Петр — священник в Африке, в Кении, он присоединился к православному Александрийскому Патриархату…

— Почему же он не стал католиком, раз Вы его крестили в католической церкви? — не смог удержаться я от вопроса.

— Богу виднее! — пожал плечами падре. — Меня это не обижает, он верно служит Христу, а это главное! Мы с ним переписываемся иногда.

— Да! — вдруг вспомнил я. — Мальчик, который меня провожал, дал мне вот это в благодарность за мою конфетку!

Я вытащил из кармана тот керамический черепок и поднёс его к свету. Мы втроём уставились на него.

На черепке, очевидно — обломке кувшина, была процарапана детски наивной рукой картинка: рыбка, которая, казалось, даже улыбалась, глядя на нас прищуренным глазком.

— ИХТИС! — улыбнулся Флавиан, взглянув на падре Стефано.

— ИХТИС! — кивком подтвердил тот.

— Э! Батюшка! — взглянул я на Флавиана. — Это что за слово такое вы произносите, простите меня, неграмотного!

— Это «акроним», Алексей! — ответил старый падре. — Имя Господа Иисуса Христа, состоящее из начальных букв: «Иисус Христос Теу Иос Сотирос» — «Иисус Христос Божий Сын Спаситель», по-гречески ИХТИС — рыба! Разрешите мне посмотреть?

— Да, конечно! — я протянул ему черепок с рисунком. Падре Стефано с минуту смотрел на процарапанный рисунок, безмолвно шевеля губами, затем осенил себя крестным знамением по-католически, слева направо, поцеловал изображение и вернул черепок мне.

— Каюсь, завидую! — улыбнулся он.

— Я тоже… — тихо вздохнул Флавиан.

Вечером, сидя на балконо-террасе на крыше нашего одноподъездного отельчика, любуясь закатными кусочками Рима, видимыми с нашей обзорной площадки, и попивая весьма средненький кофеёк из отельной кофе-машины, мы с Флавианом долго сидели молча — каждый думал о чём-то своём.

— Отче! — прервал я молчание. — И всё-таки, почему я? Почему мне уже не в первый раз Господь даёт опыт контакта с чем-то запредельным, от которого можно свихнуться или впасть в прелесть?

— Ну не свихнулся же? — улыбнулся Флавиан.

— Вроде, нет… — протянул я.

— И в прелесть не впал! — продолжил он.

— Ну, это тебе виднее, ты же духовник!

— А ты считаешь себя достойным таких проявлений Божьего Промысла?

— Да ты что, отче! — я аж подпрыгнул на неудобном железном стульчике. — Я тому и дивлюсь, что я — «свинья-свиньёй, на которой свинья сидит и свиньёй погоняет» — а со мною такие вещи происходят!