Александр Торик - Флавиан. Армагеддон

Евангелие учит не осуждать грешника? Учит!

«Иисус… сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя!» (Иоан. 8:10).

Значит, если ещё и забыть о следующих словах Спасителя той грешной жене: «иди и впредь не греши», можно пропагандировать запрет на осуждение не только личности грешника, но и самого греха — нельзя же осуждать! Вот тебе и легализация того же блуда!

А женское «священство» и «епископство»?

В Евангелии ясно сказано: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит» (1Kop. 14:34).

Этот евангельский постулат забыт, вместо него введён новый — «дискриминация по половому признаку»!

И так далее.

Сострадать обижаемым и жалеть унижаемых нужно? Нужно! Осуждать нельзя? Нельзя! Вперёд!

Все «меньшинства» — национальные, религиозные, сексуальные и тому подобные — выведены из-под «огня критики»: даже обсуждать, не то что осуждать их «особенность» сделали «табу» — «неполиткорректно»!

— Слушай, отче! — перебил я батюшку, — ты прости меня, тёмного и безграмотного, объясни мне — что это иностранное слово «политкорректность» на русском языке означает?

— Политкорректность? — переспросил Флавиан. — Это запрещение говорить, писать, показывать что-либо, что может оскорбить или обидеть представителей какого-либо «меньшинства».

Например, если в некогда христианской европейской стране в класс к местным детям пришёл ученик из мусульманской или индуистской семьи, значит, все христианские дети должны снять крестики с шеи, чтобы мусульманский или индуистский ребёнок не оскорбился зрением чужого религиозного символа!

В одном английском городке даже сняли государственные флаги, поскольку на них символический крест, чтоб не «оскорбить чувства» проживающих в этом городе нескольких мусульманских семей.

Причём сами эти мусульмане «обалдели» от такой «политкорректности», обратились к властям — мол, нас ваш государственный флаг совсем не оскорбляет, пусть себе висит, это же ваш ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ФЛАГ!

Но муниципалитет проявил твёрдость — нет, он должен вас оскорблять и всё тут! Неполиткорректно! Флаги сияли…

— Маразм! — не выдержал я.

— Ты просто не политкорректен и не толерантен! — улыбнулся батюшка.

— Не толе… что? — переспросил его я. — Если можно, и это слово разъясни, пожалуйста, мне, дремучему!

— Толерантность, Лёша, это терпимость, — терпеливо объяснил мне Флавиан, — к тем, кто «не такой как все», к их существованию, поведению, образу жизни.

— Понял! — воскликнул я. — Это типа как здоровые клетки организма должны толерантно относиться к появившимся среди них раковым клеткам, которые «не такие как все», и политкорректно не мешать им отравить весь организм, пока ему не придёт полный «кердык»!

— Ну, образ, конечно, художественный, — согласно кивнул Флавиан. — Но по сути верно, в чём можно убедиться прямо сейчас, глядя вокруг.

— Получается, батюшка, — озарило меня, — что Библия — это очень не «толерантная», не «политкорректная» и «дискриминационная» книга?

— Получается так, — подтвердил батюшка.

— Да уж! — продолжил я. — Зато Париж, похоже, уже дотолерантничался и дополиткорректничался до стадии, которую наш доктор Валентина Владимировна называет — «casus inoperabilis»!

— Ого! А ещё «тёмным» прикидывался! — засмеялся Флавиан. — Что это значит по-русски?

— Случай, когда хирургическое вмешательство бессмысленно или невозможно — так врачи в карте у безнадёжных раковых больных пишут, — пояснил я. — Ты что, латынь в семинарии не изучал?

— Каюсь! Только чтобы сдать, — покаянно склонил голову батюшка. — Жалко было времени, я тогда «Добротолюбием» зачитывался.

Мимо нас тёк поток туристов, в котором было много молодёжи, воспользовавшейся каникулярным временем для поездки в это «знаковое» место.

От проходящих мимо возникало ощущение какого-то «паноптикума»: толстухи-англичанки в крохотных шортиках с татуированным всем, что открыто обозрению; немки, мало отстающие от англичанок по комплекции и татуированности; японки, очень старающиеся выглядеть по-европейски, то есть похожие на англичанок с немками, отличающиеся лишь ростом, разрезом глаз и количеством навешанных электронных устройств.

Парни — то не влезающие в одежду жертвы фаст-фуда, то наоборот, накачанные продукцией фармакологии и штангами «терминаторы», то хилые, с укуренными утомлёнными жизнью взглядами «ботаны».

И почти все — расписанные «татушками», посверкивающие пирсингами, потряхивающие «дрэдами» или топорщащиеся ёжиками макушек, одетые неряшливо, вызывающе громко хохочущие и строчащие на ходу в смартфонах какие-то «месседжи» в «инстаграммы», «фэйсбуки» и «твиттеры».

Попадались иногда и приличного вида ребята и взрослые, и одеждой, и поведением напоминающие «настоящих» европейцев, знакомых мне по моим загранкомандировкам двадцатилетней давности, но они были в явном меньшинстве…

Как же быстро произошла эта разрушительная перемена, превратившая множество европейцев в уродливое подобие «homo europaeus» (человек европейский), в карикатуру того носителя культурного идеала, к которому с восемнадцатого века тянулось всё «образованное» и «благородное» русское общество!

Да и советское послевоенное общество, с тоской разглядывавшее одежду и интерьеры в редко проскакивающих мимо цензуры на советский экран зарубежных фильмах, тоже стремилось подражать Европе.

— Знаешь, Лёша! — задумчиво сказал Флавиан, — теперь я понимаю тех, кто утверждает, что сейчас настоящая «Европа» в плане нравственном, духовном и культурном, это — Россия!

— Согласен! Пойдём отсюда, отче! — повернулся я к своему батюшке, в глазах которого отражалась неясная грусть. — Может, успеем до выноса Тернового Венца на Латинский квартал и Сорбонну взглянуть?

— Пойдём! — вздохнув, сказал батюшка. — О, да ты свой круассан не доел!

— Что-то неохота! — махнул рукой я.

Вот, всё-таки, не зря я в отеле, дежуря ночью возле тихо спящего после гипертонического криза Флавиана, пролазил как следует по сайтам и форумам, связанным с путешествием в столицу Франции!

Почти всех изученных мною жульнических приемов парижских аферистов нам удалось избежать: дважды за десять минут, что мы отдыхали на лавочке у Триумфальной Арки, к нам подходили то ли албанские, то ли румынские молодые жулики в паре — парень с девицей, и пытались всунуть нам в руки якобы только что подобранное ими у нас под ногами толстое «золотое» кольцо (я их, как бы это сказать… отправил в нужном направлении)!