Александр Торик - Флавиан. Армагеддон

— Кофе «по-гречески», — сказала мать Германика, наливая батюшке в чашку ароматный кофе с дымком. — Геронда благословил Вам «по-гречески» сварить.

Мы с Флавианом переглянулись.

— Наверное, отче, тебя с твоей любовью к греческому кофе отец Кассиан геронде «сдал»! — предположил я.

— А он-то откуда знает? — хмыкнул Флавиан.

— Может, от нашего схимника Александра из Пантелеимона? — выдвинул я версию.

— Может быть, может быть… — протянул Флавиан. — И про твою любовь к осьминогам со спагетти тоже?

— Н-да! — крякнул я, не найдясь что сказать.

— Мать Германика! — обратился мой батюшка к собравшейся уходить с пустым подносом монахине, — а когда геронда Вам про кофе сказал?

— После трапезы сразу, — ответила она. — Он звонил из Афин и сказал, что постарается вечером сюда приехать, чтобы с вами пообщаться, если у него получится. Он ещё сказал, что когда будет знать точно, матушке Феодоре позвонит предупредить.

— Спаси Христос! — поблагодарил её Флавиан и, обратившись к герондиссе, перешёл на английский: — Матушка! Вероятно, геронда сегодня вечером приедет.

— Слава Богу! — обрадовалась матушка Феодора. — Вы получите большое впечатление от общения с нашим старцем!

— Как Вы тогда, на острове? — спросил я её.

— На острове? — не поняла сразу герондисса.

— На Наксосе, когда геронда сказал Вам про Храм Святого Духа в сердце! — уточнил я. — Я ночью прочитал Ваше интервью в интернете.

— А! — улыбнулась матушка. — Да, это было одним из самых сильных впечатлений в моей жизни.

— Чем именно сильным, матушка? — не утерпел спросить я. — Если, конечно, Вам удобно об этом рассказывать…

— Удобно, почему же нет! — улыбнулась матушка Феодора. — Для того чтобы понять моё тогдашнее потрясение, мне нужно немного сказать о себе, какой я была тогда.

— Расскажите, матушка! — не отставал я. — Поверьте, для нас это не праздный интерес.

— Хорошо, конечно! — кивнула герондисса. — Я родилась и выросла в верующей христианской семье, мой отец научил меня любить Бога и молиться ему, читать Библию и соблюдать заповеди Христовы.

Но семья наша была протестантской, и я никогда не слышала с детства о Православии, о внутренней духовной жизни, о стяжании благодати Святого Духа, поэтому моя вера и религиозная жизнь были во многом внешними и формальными, я бы сказала — безжизненными! Хотя я чувствовала, что «потенциал» общения Бога с человеком и внутренней взаимосвязи с Ним намного больше, чем я могла получить в протестантизме.

Я искала этого глубинного общения с Богом, моя душа требовала истинной духовной пищи! Я пробовала найти Бога в искусстве, даже поступила в Академию Искусств, стараясь в творчестве обрести этот внутренний контакт с Творцом мира и человека.

Но я не нашла там Бога, хотя нашла подруг и единомышленников, которые тоже стремились к подлинной божественной духовности.

За успехи в учёбе я получила стипендию для стажировки в Греции — стране, которая несёт в себе истоки всего европейского искусства, и с удовольствием приехала сюда.

Меня сразу удивили и привлекли здесь к себе теплота и христианская сердечность, часто встречаемая мною даже среди самых простых людей, их искренняя глубокая вера во Христа, какая-то особая духовная мудрость.

В православных храмах я явственно ощущала присутствие благодати Божьей во всём — в иконах, одеждах священников, церковном пении, в самом пространстве церквей — это ощущение было для меня новым, и я старалась его осмыслить и объяснить рациональным сознанием, но у меня не получалось!

А потом я поехала с подругой, однокурсницей по Академии Искусств, тоже переживавшей период духовных исканий, на остров Наксос и там, в монастыре Святителя Иоанна Златоуста, я встретила старца.

Мы с подругой сидели в монастырском дворике после осмотра древнего храма, отдыхая и делясь впечатлениями, как вдруг к нам подошёл высокий иеромонах в очках, внимательно посмотрел на нас и, улыбаясь, спросил:

— Вам нравится монастырь?

— Да, да! — закивали мы, — очень нравится!

Он ещё пристальнее посмотрел на нас и задал совсем неожиданный вопрос:

— А вы сделаете свои сердца храмом Христа?

Мы растерялись, не вполне понимая, что именно он имел в виду и как это можно сделать сердце храмом Христа — протестантское мировоззрение не предполагает такой возможности. Но я почувствовала, что в этом вопросе скрывается что-то очень важное, может быть, самое главное в моей жизни.

Моя подруга растерянно молчала, а я, даже не вполне осознанно, ответила:

— Да! — и добавила: — Но ведь это должно быть так трудно!

— Да, трудно! — ответил иеромонах. — Но исполнено божественной сладости!

И в том, как он сказал это, в том, как он смотрел на нас, в том, какая искренняя доброта и любовь исходили от всего его облика, — было видно, что он сам опытно знает, что такое иметь сердце храмом Христа, и знает всю трудность и божественную сладость этого духовного делания! Знает и может этому научить!

Вот так я и познакомилась со старцем, а потом стала его ученицей, духовной дочерью и монахиней! — улыбнулась матушка Феодора нам с Флавианом.

— И Вам удалось сделать своё сердце храмом Христа? — не удержался я от вопроса.

— Это знает Господь и геронда, — вновь улыбнулась герондисса. — Только важно понимать, что сделать своё сердце храмом Христа не есть какое-либо одноразовое событие — это дело всей нашей жизни, каждого дня и каждой минуты!

— Матушка! — обратился к герондиссе Флавиан, — Вы выросли не только в иной духовной среде, но и вообще в пространстве другой культуры, западно-европейской, во многом противоположной по духу культуре православного Востока.

Сегодня, наблюдая Вас в храме, на клиросе, я обратил внимание, что всё — как вы поёте византийские песнопения, молитесь, общаетесь на греческом с сестрами и прихожанами, носите православную монашескую одежду, — является для Вас абсолютно естественным, можно сказать, «родным»!

Насколько трудно было Вам переключить себя с западно-европейского эмоционально-душевного устроения на восточно-православное?

— Совсем не трудно! — вновь улыбнулась матушка Феодора. — Трудно перестраивать то, что в уме. А в сердце, когда в него входит Христос, всё происходит совсем по-другому! Западная культура построена хоть и на искажённом, но всё же христианстве, а эта искажённость западного христианства создала как бы некую преграду, стену между сердцем человека и Христом.

Но когда ты открываешь для Него свою душу и сердце, Христос входит в тебя, и эта искусственная преграда рушится, и всё то, что было в душе наносного, искажённого, исчезает, а истинное остаётся!

Для меня вхождение в православную духовность и культуру стало освобождением, обретением смысла и радости, расставание с прежним душевно-эмоциональным «багажом» произошло легко и безболезненно.