Виллем Херманс - Больше никогда не спать

— Я нигде здесь не видел лошадей.

— Да, ни одной лошади на много вёрст вокруг.

Арне покачивает головой и смеётся.

— А может, нам будут сбрасывать еду на вертолёте?

Я говорю это с шуточными интонациями, но почему же, в самом деле, это непременно должна быть просто шутка?

— Да, — говорит Арне, — фонд Рокфеллера такие вещи оплачивает. Но не нам. Кстати, у тебя есть аэрофотоснимки?

— Нет. А у тебя?

— Мне их не нужно. Но для твоих занятий… Если бы мне пришлось делать что-то похожее, я очень постарался бы достать снимки.

— За ними я и ходил к Нуммедалу. Когда я уезжал из Амстердама, Сиббеле сказал, что Нуммедал даст мне снимки. Но Нуммедал послал меня в Тронхейм, к директору Валбиффу. Валбиффа в Тронхейме не оказалось, про это я тебе уже говорил. Снимки там действительно были, но каталог находился в ящике, который ещё не отправили из Осло. Я сначала даже не хотел тебе об этом рассказывать. Такая дурацкая история. Мне страшно неприятно, что у меня нет этих снимков.

— Потом, по пути домой, ты можешь выйти в Тронхейме и забрать снимки. И спокойно изучать их дома. Всё наоборот, — говорит Арне со смешком.

Через штаны я чешу бёдра и задницу. От укусов комаров чувствуешь себя так, как будто яйца поросли конской щетиной. Арне выскребает из банки остатки фарша и ест их с ножа. Похоже, что тема снимков для него ещё не вполне исчерпана, или мне только так кажется? Почему у меня такое ощущение, что он по-прежнему думает об этом? Может быть, я просто воображаю, что читаю его мысли, из-за того, что мои собственные всё ещё поглощены снимками. Конечно, снимки очень пригодились бы мне сейчас, по-хорошему я должен был бы сравнивать их с тем, что я вижу на местности. Арне, наверное, думает, что бы такого сказать утешительного. Он облизывает нож, осторожно, как это делают непривычные к таким действиям люди. Откладывает нож в сторону и вытирает рот бумажной салфеткой. Точнее, даже не вытирает, а осторожно промокает рот, задумчиво глядя в землю.

Внезапно он поднимает на меня глаза.

— Скажи, Альфред, что ты, собственно, собираешься здесь изучать? Можешь объяснить в подробностях?

На одной из карт я описываю указательным пальцем небольшой круг.

— Про все эти впадины, вот здесь, считают, что они ледникового происхождения, так?

Арне наклоняется вперёд, чтобы лучше видеть, и отвечает:

— С той поправкой, что в последнее время стали предполагать, что некоторые из них — это остатки гидролакколитов.

— Ну да, последний крик моды. А знаешь, что думает Сиббеле? Что это метеоритные кратеры.

— Метеоритные кратеры?

Лицо Арне от ужаса становится ещё длиннее, чем обычно. Он застывает с открытым ртом. Но его взгляд беспощаден.

— Метеоритные кратеры, — говорю я. — Новая точка зрения, и для меня очень привлекательная. Как раз в этих местах…

Очевидно, Арне так напуган тем немногим, что я сказал, что не в состоянии меня не прервать:

— Но ведь местный грунт полностью состоит из песка и камней, нанесённых ледником. Когда потеплело настолько, что большая часть льда растаяла, это была каша из камней, песка и глины, в которой время от времени попадались ледяные глыбы. Потом растаяли и эти глыбы. На их месте теперь находятся впадины, обычно заполненные водой. Такие впадины встречаются повсюду, где был ледник, на севере Германии, в Канаде. Нет никаких причин приписывать их метеоритам!

— А почему обязательно нужно приписывать всё льду?

Я вздыхаю, но продолжаю:

— Замечательно, например, что все эти впадины практически круглые.

— Практически круглым становится всё, что тает. Ледяные глыбы точно так же, как и метеориты.

— Думаешь?

— А почему, собственно, большой метеорит должен быть круглее, чем кусок льда?

Я тоже этого не знаю. Я ненадолго замолкаю, потом говорю:

— Всё-таки это удивительная гипотеза. Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы доказать, что некоторые из впадин — действительно метеоритные кратеры. При одной мысли об этом у меня учащается сердцебиение.

— В таком случае, на твоём месте я бы не слишком много об этом думал…

— Ну да, амбиций мне не занимать, я ничего не могу с этим поделать, хотя и отлично знаю, откуда эти амбиции взялись. Мой отец был талантливый учёный, ботаник, но он погиб, когда мне едва исполнилось семь лет. Он упал в расщелину, в горах, в Швейцарии. Через несколько дней после известия о смерти мы получили ещё одно письмо, в нём сообщалось, что отец получил должность профессора. Люди, которые произносили речи на похоронах, не знали, как его называть — «господин Иссендорф» или «профессор Иссендорф». Моя мать воспитала меня так, что я всегда считал себя обязанным каким-то образом продолжить карьеру отца.

Если бы я мог доказать, что среди этих впадин есть метеоритные кратеры, это было бы потрясающим открытием. Особенно сейчас, когда столько пишут о кратерах на Луне.

— Да.

Арне посмеивается с закрытым ртом. Пока его глаза продолжают смеяться — скорее сочувственно, чем презрительно, — он приоткрывает рот так, как это обычно делают, когда хотят выдать какую-нибудь тайну (а это очень особенная манера).

— Этот профессор Сиббеле, твой учитель, уже давно так считает. Ты об этом знаешь?

— Конечно. Но откуда об этом знаешь ты?

— Я не хочу тебя расстраивать. Но он ещё много лет назад обсуждал свою метеоритную гипотезу с Нуммедалом. Нуммедал обычно заговаривает об этом у себя на аспирантском семинаре, если хочет кого-нибудь высмеять.

— Ну да, конечно, потому что сам Нуммедал написал книгу, в которой впадины интерпретируются как ледниковые. И за целых пятьдесят лет никто ему даже не возразил. Зачем же Нуммедалу на старости лет менять точку зрения и ставить крест на своей собственной работе?

— Если ты всё это так хорошо понимаешь, то почему же ты именно к нему пришёл за снимками?

— А почему бы и нет? Ты ведь не думаешь, что Нуммедал настолько малодушен, что будет ставить мне палки в колёса из-за…

— Perhaps… И всё-таки мне кажется, что он сразу же узнал в тебе приверженца метеоритной гипотезы.

— Но ведь я собираюсь её проверить ! Если Нуммедал окажется прав, я же не буду этого отрицать?

— Будь осторожен. Защищаться тебе у Сиббеле, а не у Нуммедала. И Сиббеле совсем не обрадуется, если ты не найдёшь никаких подтверждений его теории.

Арне снимает верхнюю одежду и забирается в спальник.

— Впрочем, к большинству этих впадин ещё ни один смертный не подходил, так что кто знает.

Я тоже забираюсь в спальник, и по примеру Арне использую рюкзак как подушку. Вполне хорошо работает, надо только позаботиться о том, чтобы застёжки не кололи щёк.

Я закрываю глаза, но могу держать их закрытыми только с некоторым напряжением. Полночное солнце красным просвечивает через веки. Смотрю на часы. Час ночи. Фьелльо стрижёт свои кусты, и кого-то дразнит кукушка.