Виктория Токарева - Этот лучший из миров

Я пошла в ванную, стала под душ, облилась водой. Потом накинула сверху махровую простыню и вышла на балкон. На тридцатиградусный мороз.

Мне показалось, что я ступила в костер, как Жанна д’Арк. Оказывается, холод обжигает. Очень высокие и очень низкие температуры производят одинаковый эффект. Стоять было невыносимо, так же как в открытом огне, но только без дыма. До блаженных снов было далеко, да, может, это и неправда. Может, это просто художественный вымысел. Но для того чтобы проверить, надо домогаться. А чтобы домогаться, надо дотерпеть. А чтобы дотерпеть, надо настроиться. В любом деле самое главное – настроиться.

Мои волосы в мгновение сделались стеклянные, как трубки, ресницы стали белые, длинные и пушистые. Луна в черном небе висела надо мной непропеченным блином. Я уйду, а она останется. Другие будут глядеть на нее с земли, а она так же им будет врать своей многозначительностью. Город мерцал огнями окон. За каждым окном по идиоту – или по нескольку идиотов сразу.

Сбоку от меня что-то громоздко зашуршало, будто лез медведь. Может быть, это начало блаженного сна… Но ничего подобного. Все вполне реально. На мой балкон с соседнего перелез и прыгнул здоровенный мужик. Скорее всего – вор. Он грабил соседнюю квартиру, но неожиданно пришли хозяева – и ему захотелось остаться незамеченным. А может быть, это незадачливый герой-любовник. Пришел к чужой жене, и неожиданно вернулся муж. И ему было легче рисковать жизнью, чем объясняться с мужем.

А может быть, это – маньяк-убийца. Случаются и такие человеческие экземпляры. Их, как правило, отлавливает милиция, но, пока найдут, они, маньяки, кое-что успевают на своем поприще. Лично для меня появление маньяка – это подарок судьбы, ибо он сократил бы мое перемещение отсюда ТУДА, как бы поймал такси, чтобы было быстрее и удобнее. Но согласитесь: одно дело – уходить из жизни самой, а другое дело, когда тебя из нее выпихивают против твоей воли, даже на такси.

Я завизжала что было сил, хотя сил оставалось мало.

Разбойник увидел меня – босую, обледеневшую, завернутую в простыню. И офонарел. Стоял, как фонарный столб, с той же степенью деревянности и неподвижности.

– Что вы здесь делаете? – изумился он вполне интеллигентным голосом.

– А вы? – спросила я.

Мои губы не двигались, и я произносила слова, как чревовещатель.

– Я хотел бы пройти через вашу квартиру на лестницу. Это возможно?

– Идите, – разрешила я.

– А вы?

– Что я?

– Вы меня не проводите? Я не знаю ваших замков.

Видимо – не вор. Иначе бы замки его не смутили.

– Пошли, – согласилась я и ступила с балкона в свою комнату.

Свет горел. Я его не погасила перед смертью. Простыня на мне замерзла и стала будто из жести.

Разбойник шел за мной следом и, видимо, ничего не мог понять.

– Что вы там делали? – не выдержал он.

– Жарко стало, – ответила я.

– Вы йог?

– Йог, – согласилась я. Так было короче.

– А вам не холодно?

– Нет. Я привыкла.

Мы подошли к двери. Я отомкнула негнущимися пальцами замок и, перед тем как выпустить разбойника, посмотрела на него. И меня снова ожгло, как холодом. Я его узнала.

– Вы Онисимов?

– Нет. Не Онисимов. А кто это?

– Да так… Один…

Онисимов – моя Первая Любовь. Я училась в седьмом классе. Наша школа стояла против студенческого общежития, и окна нашего класса были против окна двух веселых студентов. На переменах девчонки гроздьями свисали с подоконника и выкрикивали что-то веселое и дурацкое. А студенты отвечали, сильно высунувшись из окна, – тоже что-то вполне дурацкое. И всем было весело. Один из этих двоих был Онисимов. Он так и крикнул: «Я Онисимов!» У него были светлые волосы, овальное лицо и большие руки с сильными кистями. Я их запомнила.

Любовь к Онисимову вошла в мое сердце, как игла счастья, но я ни в чем ее не выражала, мою любовь. Я никогда не висела на подоконнике и не кричала. Я стояла за спинами и смотрела не отрываясь. Он меня, должно быть, не видел. И не подозревал о моей любви.

На уроках я постоянно сидела с вывернутой шеей, смотрела на окно Онисимова. Он иногда мелькал, и тогда мое сердце делало кульбит, мягко страгивалось с места, как в состоянии невесомости, и плыло в живот. Я почти теряла сознание.

Потом я перешла в восьмой класс, и наши окна стали выходить на противоположную сторону. На том все и кончилось. Мы с ним так и не познакомились, он не сумел меня разочаровать, и поэтому моя к нему Любовь осталась нетленной. Как мед в саркофаге. Недавно из глубины веков отрыли какого-то фараона. От фараона даже пуговиц не осталось, а амфора с медом как стояла, так и стоит. Хоть садись и пей чай. Вот так и моя Любовь к Онисимову.

Я не могу сказать, что я его ждала всю жизнь. Он не мог появиться, потому что он меня не знал. Тогда на подоконнике царила рыжая красавица Ритка Носикова. А я стояла за спинами, в очках и с перекрученными чулками, набитая строчками от стихов и целыми стихами. Он меня не видел и, естественно, не догадывался о моей любви. Но я его помнила, он был в моей жизни. И то, что он явился именно в эту роковую минуту, было, с одной стороны, невероятно, а с другой – совершенно естественно.

– Нет. Я не Онисимов, – повторил он. – Но меня всегда с кем-то путают. Я всегда бываю на кого-то похож.

Он действительно был похож на Онисимова, но я могла спутать. С тех пор, с седьмого класса, с моих четырнадцати лет, столько воды утекло. Да и видела я его издалека, через дорогу.

Я посмотрела на его руки. Такие руки не могут украсть или убить. А ласкать они могут.

– До свидания, – попрощался Не Онисимов. – Извините, пожалуйста.

Я закрыла за ним дверь и почувствовала, что идти обратно на балкон мне не хочется. У меня пропал настрой.

Я вошла в ванную, напустила горячей воды, легла и стала медленно оттаивать, как курица после заморозки. Тепло входило в меня постепенно, слоями, проникая все глубже. Я ощущала тепло как счастье – настолько реальное, что его можно было потрогать рукой.

Разморозившись окончательно, я достала шампунь «Зеленое яблоко», вымыла голову и высушила ее феном. Горячая струя обвевала мои волосы, и они струились вокруг моего лица.

Далее: я стерла с ногтей старый лак и сделала свежий маникюр. Надела свадебное платье: на белом батисте белое шитье, в свое время оно было сшито из югославской занавески и стоило немыслимо дорого по тем временам. А сейчас нормально. Сейчас изменилось понятие цены. Я надевала его раз в жизни, на свадьбу. С тех пор оно висит в моем шкафу, как экспонат в этнографическом музее, отражающий мою историю и мое славное прошлое.

Одевшись, как невеста, я достала из холодильника начатую бутылку шампанского, села за кухонный стол и открыла газ – все четыре конфорки и духовку. Резко запахло чесноком. Голова как будто наполнилась газом и стала легкой.