Кирилл Апостолов - Времена и люди

Ишь ты! Что-то новенькое…

— Как это невозможно?

— Основной фонд перекраивать нельзя. Незаконно. Накажут. К концу года как-нибудь компенсируем… Я же предупреждал… Вина не моя, вы сами распорядились.

Опять завел свою шарманку, подумал Тодор. Для него цифирь важнее всего на свете: поставил цифрочку на место, и тронуть ее — ни-ни! А он еще хочет, чтобы такие, как Ванчев, понимали его, были бы ему благодарны за все, что он делает для югненской земли. Он для них «дух зла», мучитель, и они рады были бы от него избавиться… Ванчев наверняка что-то пронюхал и поэтому позволяет себе немножко подерзить.

— Завтра… ну ладно, в понедельник покажешь, как состыковал статьи. На всякий случай подготовь приказ, в котором я тебя обязываю, приказываю… перенесли сумму…

— В двадцать две тысячи…

— Да, именно.

В кабинет вошла, нет, не вошла, а прямо-таки ворвалась Милена — разрумянившаяся, чем-то довольная. Хотел спросить, в чем дело, но молча показал на стул у окна.

Когда лысое темя главбуха скрылось за дверью, Милена нетерпеливо подбежала к столу: она прямо из школы, ей предлагают не замещение, а постоянное место, полную ставку, старая учительница истории уходит на пенсию… Сколько шума из ничего! Нельзя разве до вечера отложить, да и неудобно здесь о семейных делах… Она хотела его обрадовать, да и директору обещала ответ дать сегодня же…

Э, подумал он, оставшись один, директор школы может и подождать: ничего не случится, а вот блюстители закона и демократии из окружного народного совета ждать не будут. Сегодня утром сотрудник отдела «Письма и жалобы трудящихся» вручил ему письмо по поводу жалобы югнечан. Он отодвинул от себя конверт как нечто, к чему противно прикасаться.

Приходил уже и председатель югненского совета: что делать будем? «Вызову я этого смутьяна и запрещу ему…» Тодор долго думал, прежде чем ответить. Он знал, что Гаврил поступит так, как он ему скажет. Сам он уже пришел к выводу: какие меры сейчас ни прими, ничто не поможет. Допустим, кмет запретит (а по какому праву?), так Илия все равно будет копать под них. Разговором такого прохвоста не проймешь. Действовать осторожнее будет, и только-то. Здесь нужно подрубить корни, питающие частнособственнические устремления крестьян, но у него и его сторонников нет такой возможности, нет на это власти, по крайней мере в данный момент, при создавшемся положении. Председателю совета он сказал, чтоб тот занимался своим делом и ничего пока не предпринимал. Зарядит дождь — ничего не поделаешь, но нет худа без добра — грибы пойдут.

Тодор перебрал почту, не прикасаясь к письму из окружного совета. Смерть бай Тишо лишь на время отодвинула проблему, лишь внешне примирила стороны, но он не сомневался в том, что взрыв назревает, более того, если он не произойдет в ближайшие дни, он сам должен будет вызвать его: чиновник из округа, вручивший ему письмо под расписку, предупредил, что ответ должен быть не позже, чем через две недели. Что угодно: выписка из протокола заседания правления или общего собрания или другой документ, но обязательно официально утвержденный, в противном случае окружной совет направит в Югне конфликтную комиссию.

Его абсолютно бесплодные мысли прервали Марян Генков и Филипп. Вошли, молча сели напротив, секретарь вынул пачку «БТ». Помереть успеешь, пока он достанет сигарету, помнет ее со всех сторон, закурит, затянется несколько раз.

— Мы тоже по этому поводу, — наконец показал Марян на письмо из округа, лежащее отдельно от остальной почты. — Ты что-нибудь придумал?

— Ничего.

— Нам кажется, возможны три выхода.

— Не много ли?

— Первый: отступаем.

— Мы?!

— Да. Нельзя идти против всех.

— Второй?

— Второй: убедить все же членов правления… не доводить дело до общего собрания… От него ничего хорошего ждать не приходится.

— Прекрасно! И как же ты убедишь правление?

— Как, как! — взорвался секретарь. — Сам все испортил прошлый раз… Своей отставкой.

— Третий?

— Третий… — Марян уже взял себя в руки, — третий: сообщить правлению последнее желание бай Тишо… Он хотел сделать, как мы предлагаем… Филипп скажет им…

— А так ли это? — повернулся он к Филиппу, чувствуя, как кровь застучала в висках.

— Я могу поклясться, что бай Тишо именно для этого поехал с нами.

Он смерил их обоих злым взглядом, встал из-за стола, отошел к окну. Неужели так важно, что сказал или что хотел сказать их бай Тишо? И почему его всякий раз, как щенка тычут носом в это имя? Неужели он сам как личность ничего собой не представляет? Неужели у него нет своей головы на плечах?

— На сей раз будем решать коллегиально… Оставлять решение вопроса на твое личное усмотрение нецелесообразно… Извини. Из-за больной амбиции мы не можем позволить, чтобы хозяйство лишилось такого председателя, как ты.

Как им объяснить, что выход из сегодняшнего запутанного положения для него дело второе? Главное — его внутреннее несогласие со способом, каким округ хочет обеспечить сырьем консервную фабрику. Ведь таким образом они, во-первых, расписываются в своей неспособности справиться с решением частной проблемы, которая, однако, лежит в основе целой социальной системы. Во-вторых, этой полумерой они сами усиливают частнособственническую струю в мировоззрении крестьян; это хорошо известно садоводам: при обрезке благородного дерева усиливается рост дичка снизу. Третье тоже очень важно, а для него, как для председателя, особенно важно: люди, конечно же, будут отдавать предпочтение личным участкам, а на кооперативных полях работать спустя рукава; производство продукции снизится, основа общественного хозяйства ослабеет, пошатнется… Он знал, что, защищая свою позицию, обрекает себя, скорее всего, на поражение, но не мог иначе.

Как сквозь сон слышал он монотонный голос секретаря: они уже попытались, он сам поддержал председателя и не жалеет, не уходит от ответственности, но, когда стоит вопрос о доверии людей, своих же крестьян, надо поступиться одним, только одним принципом, а не идти против народа. Так что, закончил Марян, давай не будем больше дразнить гусей: не будем натравливать людей против себя, не будем озлоблять их.

Ничего себе «ничтожная уступка» — поступиться одним, только одним принципом! Нет, не будет этого! Если он не сумеет отстоять свой принципиальный вариант, он уйдет. Жизнь и то, что составляет его личностную сущность, даны ему не для того, чтобы он разменивал их на что придется. Он за свое место никогда не держался. То, что он хочет сохранить в себе, стоит гораздо большего, и ему все равно, поймет ли его тот или этот или все вместе взятые, даже если его покинут те, кто вчера его поддерживал. Ему все равно…