Кирилл Апостолов - Времена и люди

— Я поставлю вопрос на президиуме правления об оказании тебе материальной помощи. В виде компенсации за пчел. Устраивает?

Дед Драган смерил его злым взглядом.

— Я не нищий! Плевал я на твою милостыню! — И хлопнул дверью.

Оба они и даже Андрейка смутились.

На следующий день раным-рано дед Драган ушел со двора, вернулся, опять исчез, опять возвратился, и лицо его, как прежде, залучилось веселой, беззаботной улыбкой. Около полудня она увидела его с бай Тишо: стоят на улице, прислонившись к их каменному дувалу, шушукаются. Подбежал Андрейчо, и дед Драган, как обычно, загадал ему загадку:

— Ну-ка, отгадай, дедов внучок: кто по лугу босой ходит, дом на себе носит? А? Не знаешь? Ай-я-яй!

Милене все было слышно через открытое окно.

— Дедка, ты мне про эту улитку уж сто раз загадывал. Смешной ты, дед! Правда, бай Тишо? — радостно звенел голос ее сына.

— Ишь, и для тебя я уже бай Тишо. Разве так меня зовут?

— Так! Так! Я знаю! Все так говорят.

— Правильно. Молодец. А дед Драган точно смешной, ишь, по сто раз загадку загадывает.

Андрейчо поскакал по дороге, распевая: по лугу босая ходит, ла-ла-ла, ла-ла-ла, домик на спине свой носит, ла-ла-ла, ла-ла-ла!

Немного спустя появился Симо Голубов и, еще не войдя во двор, объявил, что «шеф» поручил ему все «устроить».

— Ты знаешь, старая твоя голова, что такое «устроить»? Это значит найти человеку работу, а не работе — человека. Я ее тебе нашел. Пойдешь сторожем. На место деда Геро. Будешь охранять амбары от молодух, чтоб не совались туда и не творили там того, что по закону божьему и по Конституции должны делать дома. Слаще работенки не сыскать на всем белом свете.

Дед кивнул и хитро подмигнул.

— Значит, согласен? Готовим приказ?

Старик приподнялся на цыпочки — не потому, что Симо был высок, а потому, что сам он был низковат, — и похлопал агронома по плечу:

— Ты, Симчо, стой себе в сторонке. Нашлись люди, получше вас дело уладят. Да и то сказать: что за работа — сторож? Нет, не хочу, чтобы люди об меня спотыкались. Я свою гордость блюду.

— Одно дело — хотеть, старая твоя голова, другое — мочь, а твои претензии беспочвенные, голые.

— Человек, Симчо, голым родится и голым на тот свет уходит… есть такие религии. А если о претензиях говорить, то я облаченных претензий не видел. Облачишь ее, так уже не претензия, а нечто, что в руках подержать можно.

— Как хочешь, дело твое. Будь здоров, а то селу целую неделю чего-то не хватало, тебя, наверное.

Милена после ухода Голубова спросила старика, какая другая работа, кроме сторожа, может быть в его годы. Старик ответил на ее вопрос вопросом же:

— А какая работа у сверчка? Ты сама себя когда-нибудь спрашивала: что делает сверчок? — И, не дожидаясь, пока она сообразит, продолжал: — Он поет. Радует землю и людей. Вот так-то. — И, посерьезнев, добавил: — Бай Тишо лучше их знает, какая работа нужна такому человеку, как я. Он сам все уладит.

Линия железной дороги проходит через все село, дома стоят близко к трехметровой насыпи, поэтому кажется, что Югне — длинная-предлинная станция. Когда международный экспресс на Афины свистнет за несколько минут до пяти или через несколько минут после пяти — в зависимости от того, опережает он расписание или опаздывает, — югнечане уже на ногах. Спящие дома один за другим открывают глаза, петухи допевают утренние песни, собаки лают нестройно, еще в полудреме, — долина пробуждается навстречу новому дню.

Свисток локомотива, как всегда, разбудил и его, но, вместо того чтобы вскочить, кое-как ополоснуть лицо и помчаться на хозяйственный двор, он позволил себе полежать, помечтать. Свисток напомнил ему, что с дневным или вечерним поездом сестра Мария и ее муж Парашкев привезут из города удочеренную ими девочку.

Про девочку он узнал два дня назад. Только он лег, в комнату ворвалась сестра — радостная, возбужденная, смущенная. Перед ним стояла другая Мария: не сдержанная, с долей самоиронии, за которой угадывалось горькое отчаяние, а жизнерадостная, улыбающаяся женщина с трепетной, но нескрываемой радостью в глазах. Оказалось, они с Парашкевом решили взять ребенка. Теперь все формальности позади, они говорили с заведующей детским домом, можно ехать и брать…

Он смотрел на ее разрумянившееся лицо и думал, что тривиальная теза — как мало надо человеку для счастья — получила еще одно подтверждение: счастливым делают человека самые простые вещи, дела; счастье раскрепощает…

Вечером прямо с работы он заспешил к Марии увидеть свою маленькую племянницу, но увидеть ее не удалось. Увидел супругов — насупившихся, сидящих в разных углах. Понял, что не ко времени, и, ни слова не говоря, прикрыл дверь. Во дворе его догнала Мария.

— Ты пришел посмотреть ребенка?

— Да.

— Я не решилась… от стыда ли, от страха ли или еще от чего, но не решилась…

Она говорила медленно, уйдя в свои мысли, а ее сухие, неподвижные глаза были мертвенно пусты. Перед его мысленным взором предстала Мария, какой он увидел ее два дня назад, — помолодевшая, счастливая, и впервые он решился высказать ей свое мнение, даже дать совет: им непременно нужно взять ребеночка, и не откладывая. Если этот им не понравился, пусть посмотрят еще и попросят другого.

— Да что ты! Этот ребятеночек — самый лучший! Я уж глядела, глядела… Волосики пшеничные, личико розовое, а глазки — маслинки.

Он спросил, кто все же: девочка или…

— Девочка! — воскликнула она. — Очень хочу девочку. Парашкеву, ему все равно.

— Коли решили — не откладывайте.

Он еще и припугнул сестру (решил вдруг, что это крайне необходимо!), сказав, что сейчас многие семьи усыновляют детей и что, вполне возможно, их ребенка завтра же заберут другие.

— Как это заберут?! Ведь мы же были у заведующей!

А он, словно большой знаток в делах усыновления, убежденно и твердо заявил, что до сегодняшнего дня девочку не имели права отдавать, но так как сегодня они от нее отказались, то дирекция вправе предложить ее другим.

Сестра, пробормотав что-то на прощанье, побежала в дом.

Идти в ресторан было уже поздно, перекусил дома и лег.

Блестящие стекла окна пропускали и свет уличного фонаря, и глухой рокот Струмы. Долго ворочался он под простыней — то было жарко, то мерзли ступни. Когда веки уже смыкались и он начал погружаться в сон, калитка скрипнула, и до него долетел шепот: «Ты стой тут, я сама». Мария, поднявшись на ступени, заглянула в окно: «Фильо, Фильо! Спишь?» Он приподнялся на локте.

— Послушай, мы с Парашкевом сейчас поедем. Утром прямо к заведующей, первыми будем. Так ты зайди кур накорми и подои корову.

— Понял. — Он махнул ей рукой и увидел в окно, как она решительно шагает к калитке, за которой ее ждал Парашкев.