Кирилл Апостолов - Времена и люди

На ее лице, расслабленном, примиренном, не вздрагивает ни один мускул — маска маской. Филипп размышляет об этой ее странной усталости, доходящей до отчаяния. Прошло полгода после смерти ее свекрови, а Мария все еще не чувствует себя хозяйкой в доме Парашкева. Словно дух умершей царит там так же, как это было все восемнадцать лет, пока старая была жива. Мария несколько раз собиралась покинуть ненавистный дом, и если все-таки выдержала, то скорее всего из упрямства — не хотела выйти побежденной из этой борьбы. Не хотела победы человека, которого ненавидела больше всего на свете. Но она дала себе обет: как только Зло уйдет, на другой же день покинуть Парашкева. Это стало бы ее отмщением. Да жаль, осуществить его не удалось. Случайно подслушанный разговор заставил Марию изменить первоначальное решение. В смертный час старая позвала сына, попросила сесть у своего изголовья и поклясться, что, когда она умрет, он прогонит бесплодную жену. Дескать, восемнадцать лет напрасно ждали ребенка, хватит. Надо взять в жены девушку, которая народит ему детей. Род Парашкева не должен прекратиться, он всегда был первым на селе — и по имуществу, и по скоту, и по дому, и по богатству. Все они были маленького роста — такова уж их порода, — единственный он, ее сын, вырос высокий, и если б ему повезло с женитьбой, не было бы второго такого счастливого, как он. И потому, дескать, она его заклинает, как только опустят ее в могилу, прогнать бесплодную. «Мама, не требуй этого от меня!» — испуганно вскрикнул Парашкев. «Поклянись!» — прерывающимся голосом твердила старуха. «Не могу я этого сделать. Сердце не велит. Я ее и такую люблю…»

Всегда безгласный, уступчивый, Парашкев на этот раз держался мужественно. Мария, оценив его поступок, осталась с ним, хотя ясно сознавала, что никогда не забудутся прежние обиды и унижения, пусть даже Парашкев станет относиться к ней, как к царице…

Долина тонет в тумане, вокруг все меркнет и темнеет, а разговор продолжает крутиться вокруг самых незначительных вопросов. Не видались почти две недели, есть о чем друг другу рассказать, но слова, которые вернули бы им прежнюю близость, улетучились.

Является ночная дежурная — шумная, разбитная женщина — и принимается хлопотать, точно без нее тут работа стояла. Брат и сестра уходят, вытесненные ее энергией и жизнерадостностью.

Первым делом, когда он вылезал из теплой постели, было выйти на балкон, посмотреть, какая погода. Если нужен дождь, а горизонт над Огражденом прозрачно-синий, бай Тишо, вздохнув, скажет: «И сегодня будет жарища!» Если ненастье, а все стосковалось по солнцу, заметит: «Опять потоп будет!» Славка, проснувшаяся раньше мужа, повернет голову к балконной двери, где он размахивает руками, спросит: «Мне вставать?» Его ответ, как и ее вопрос, всегда один и тот же: «Лежи себе!» Закончив с утренней гимнастикой (три взмаха руками, три приседания, три наклона), он подойдет к жене, поцелует в щеку: «Ну, доброе утро, старушка моя седенькая!» Славка оттолкнет его: «Да ладно, ладно!» — но только после поцелуя.

Все это давно вошло в привычку, и должно случиться нечто невероятное, чтобы изменился порядок их утреннего пробуждения.

— Сегодня поведу Главного на площадку, где будут теплицы. Принести тебе что-нибудь?

— Если пойдешь — принеси… А этот ваш Главный, люди говорят, строгий, никому спуску не дает.

— Крепкий мужик, так оно и есть.

— Гляди, чтоб народ у тебя не отбил.

— Не отобьет, будь спокойна.

Впрочем, разве этот человек не беспокоит и его самого? Вторжение Сивриева в Югне (бай Тишо иначе и не называл про себя приезд Сивриева в хозяйство) поначалу даже испугало. Не потому, что тот мог оттолкнуть от него людей — это председателю и в голову не приходило! — просто мучили сомнения: не пойдут ли все эти новшества вкривь и вкось, не отвратят ли крестьян от хозяйствования? Сейчас, на третий месяц после приезда Сивриева, председатель понимает: кое-какие нововведения были нужны. Даже то, что табак — не на разбросанных грядках, а на больших участках, оказалось на удивление простым (как сами не додумались?) и разумным. Дела с рассадой и в Ушаве, и в Хиляднове идут отлично. На последнем окружном совещании похвалили Югне, а секретарь Давидков несколько раз в своем выступлении упомянул имя Тодора Сивриева. И все-таки — что он за человек, Главный? Почему всегда хочется сравнить его с ежом, выставляющим колючки раньше, чем ты к нему приблизишься? И вообще невозможно понять, сколько в нем хорошего, сколько плохого.

Однажды председатель поделился этими мыслями с Нено. «Купи себе счетчик Гейгера», — посоветовал шутливо партсекретарь. «Тебе легко говорить, — сказал бай Тишо, — не на твою голову он свалился. А вот спроси-ка меня — я только и думаю, как бы не ляпнуть что-нибудь не то. Уж и не знаю, какой счетчик завести…»

Этот разговор состоялся месяца три назад. Тогда Сивриев еще изучал хозяйство, сидя в канцелярии, по бумагам. Сейчас бывали дни, когда он и не заглядывал в свой кабинет, но это не делало его более доступным и понятным.

Подымаясь на железнодорожную насыпь, бай Тишо замечает, что трава лоснится, а гребень Ограждена скрыт прозрачным туманом, размывающим далекую линию горизонта. Воспарит туман облаками, потянутся они над долиной, опустятся на село — того гляди дождь зарядит.

Перед дверью правления он видит Нено — тот присел на верхней ступеньке, ждет.

— Раненько, раненько. Опять пожар какой-нибудь?

— Слушай, — говорит партсекретарь, преграждая ему путь, — ты должен немедленно назначить комиссию!

— Для чего это?

— Были у тебя вчера бригадиры из Верхнего и Нижнего Хиляднова?

— Были. Их поля — через реку, не с руки им. Договорились, что поменяем им участки, дадим в Потоке и Свирчовце.

— А дальше-то что было?

— Дальше-то? Не знаю.

— Они к Сивриеву пошли!

— Я их сам послал. Негоже решать через голову главного агронома. Вишь, как получилось-то с назначением Фильо.

— Тебе негоже, а Сивриеву — гоже!.. — Нено усмехается. — Запретил Главный менять участки. И, заметь, после того, как ты сказал людям «да», он выругал их, обозвал чурбанами, лентяями и отправил несолоно хлебавши. Назначь комиссию, бай Тишо, пусть она на месте разберется. Бригадиры правы: зачем работницам время терять на дорогу — час утром, час вечером? Надо дать им поля в Потоке и Свирчовце… Или, может, и ты считаешь, что несколько сот килограммов перца стоят больше ежедневной усталости десятков женщин?

— Нет, — говорит бай Тишо, — я за то, чтобы обменять участки. Но зачем весь этот шум — комиссии, осмотры, протоколы? Ведь можно…

— А затем, — перебивает Нено, — что время такое. Это нужно всем — хозяйству, людям, тебе как председателю. Да и Сивриеву… Пришла пора ему понять, что Югне не овечий загон.