Кирилл Апостолов - Времена и люди

— Сивриев! Ты, что ли?

— Я. Кто это? — раздается в темноте приглушенный бас.

Оба одновременно отскакивают к канавке, потому что мимо проносится машина.

— А я тебя искал. Гляжу — в окнах темно.

— Я из ресторана. Что случилось?

— Да ничего плохого. — Голос бай Тишо предательски вздрагивает. — У тебя еще один агроном будет.

— Что, Голубов приехал?

— Кончится у него переподготовка — приедет. А пока я тебе о новом агрономе толкую. В Ушаве. Его сестра птицефермой заведует. Видишь, — улыбается бай Тишо, — не было ни гроша — и вдруг алтын…

— Что это за агроном, о котором я ничего не слыхал?

— Ну, не целый агроном… — тянет председатель. — Скажем так: пол-агронома, техникум он закончил.

— По какой специальности?

— Я не спрашивал.

— Не спрашивал, а назначаешь участковым агрономом? А может, он строитель?

— Нет, нет. Агроном. Наш техникум закончил.

В темноте слышно, как Главный, сопя, роется в карманах, ищет сигареты. Потом зажженная спичка на миг освещает хмурое его лицо.

— Видишь ли, хоть ты и председатель, ты не имеешь права решать такие вопросы через мою голову.

— А я-то хотел порадовать тебя… Дай, думаю, проверну это дело, сюрприз устрою.

Главный агроном исчезает, не сказав ни слова на прощанье. Только кашель его, дребезжащий кашель курильщика, подсказывает, что он уходит туда, где потонуло во мраке правление с незажженным фонарем.

Бай Тишо чувствует вдруг, каким тяжелым был сегодняшний день. Усталость, навалившись, заставляет его присесть на корточки. Ноги, что ли, слабеют?..

— Останови!

— А разве не в ресторан?

— Нет. Я здесь сойду.

Сивриев медленно поднимается наверх по мраморной лестнице. Ополоснув лицо холодной водой, ложится. Ступни свисают с тахты, но он настолько устал, что не в силах подняться, взять стул и подставить.

Уже года три каждая весна превращается для него в какой-то кошмар: начинаются вдруг головокружения, он становится раздражительным, быстро устает. Как-то ездил в Хасково, к врачу, выписали ему кучу лекарств, посоветовали не курить. Выйдя из поликлиники, он переложил пачку «Солнца» из одного кармана в другой, а рецепты выбросил в первую же мусорную урну. Естественно, сказал он себе тогда, что после длительного подъема всегда немного задыхаешься. Чему же удивляться? Пройдет, а если не пройдет — значит, такой у него был запас жизненных сил, и некого тут винить.

Отдохнув, он подходит к окну, расчесывая жесткие свои волосы. Из трубы соседнего одноэтажного домика струится в небо синеватая ниточка дыма. Даже на расстоянии он ощущает запах сгоревшей соломы и еще чего-то, напоминающего родину, детство и вкус домашней луковой подливки…

Закрыто. Ресторан не работает. Поневоле приходится возвратиться в холодное, глухое здание, где, вероятно, никогда не витал запах сладкой луковой подливки. Шаги одиноко звучат в пустоте коридора. Ни единого признака человеческого присутствия, никакой жизни…

Не однажды за два эти месяца в минуты позднего бдения после многочасовой напряженной работы смотрели они друг другу в глаза — он и тишина огромного каменного здания. Днем здесь много людей, с утра до вечера сидят служащие, но их пребывание в канцеляриях — пребывание в чужом, временном месте. Под вечер расходятся по домам, ничего личного на работе не оставляя, забирая и унося все, что хранилось в душе, куда-то в иное место — свое, укромное, родное. Может быть, именно по этой причине в любом частном доме, каким бы необитаемым ни казался он с виду, никогда не испытываешь чувства полной оторванности от мира. Там всегда найдется что-нибудь, пусть незначительное, пусть случайное, что молчаливо свидетельствует о человеческом присутствии.

На следующее утро он посылает машину в Д. за своим багажом.

Еще и часа не прошло после разговора с диспетчером автопарка, когда является председатель.

— Я так понял, ты вещи сюда перевозишь? Это хорошо. Но ты мне еще не сказал, есть у тебя жена, детишки? Ты никогда об этом не говоришь…

Сивриев медлит с ответом.

— Да я ведь так… Это, конечно, твое дело, — продолжает бай Тишо. — Я распоряжусь, чтоб и другую комнату освободили, а? Тебе просторнее будет, да и удобно здесь — вода, канализация… В Югне такое не в каждом доме найдешь. И платить ничего не придется.

— Нет, квартиру я сниму.

— Тогда в семье Филиппа, ушавского агронома. Весь дом будет в твоем распоряжении. Год назад отец умер, а брат не здесь живет.

— Это было бы хорошо. Но, по-моему, Филипп должен в Югне вернуться. Парень изучал огородничество, а ты его послал табак растить, рожь да овес… Он ведь ячмень от пшеницы не отличит. Специалист — курам на смех, только профессию позорит…

— Ты не прав. Он старательный, обвыкнет. А что наши сельские зубоскалят… Так они над всеми нами подшучивают — и над ним, и надо мной, и над тобой. На всякий роток не накинешь платок, верно?

— Не думаю. И прошу тебя, прислушайся, я говорю серьезно… Сейчас я к учетчику. Я слышал, он комнаты сдает.

— А, к Илии? Ну, одно могу гарантировать: с отцом его, дедом Драганом, не соскучишься!

Сивриев легко находит дом учетчика.

— Здравствуйте, здравствуйте, — говорит хозяин. И смущенно бормочет: — А я как раз из свинарника, дай-ка, думаю, курам насыплю.

Виноватым себя чувствует, потому что начальство застало его дома в рабочее время.

— Если хотите хлева наши посмотреть, идемте…

— Я хочу комнаты посмотреть, — прерывает его Сивриев. — Мне квартира нужна.

— Проходите, глядите — комната большая, светлая, а цена… Не больше двадцати левов!

— Мне нужна еще одна — вот эта, маленькая.

— Там отец живет.

— Ну, если так, пойду еще поищу.

В обед Илия Чамов подсаживается за его столик, фамильярно приветствует:

— Здорово!

— Слушаю.

— Бери и маленькую комнатуху, я согласен.

— У меня багаж придет после обеда. Если дома никого не будет, дай ключи.

— Да буду я дома, буду, как можно! — Илия встряхивает кудрявой головой. — Скарб домашний дам — все что положено. Помогу… Чтоб по-человечески. Только вот…

— Что?

— Цена. Мы про двадцать левов говорили, однако если и маленькая комнатуха…

Ворота у Чамовых широко распахнуты. Шофер подает машину во двор задним ходом и принимается помогать — вносит вещи и сваливает их посреди комнаты.

— Спасибо, остальное я сам разберу, — говорит Сивриев хозяину, когда грузовик уезжает, но, поскольку Илия продолжает топтаться рядом, раздраженно спрашивает: — Что еще?

— Да понимаешь, сегодня в ресторане ты мне про оплату маленькой комнаты ничего не сказал.

— Я согласен.

Вечером у ворот его поджидает низкорослый дедок. Щурясь, сообщает, что Илия — его сын, и предлагает поговорить. Они садятся на бревно, лежащее над обрывом против дома, внизу бушует поток невидной в сумерках Струмы, и речи старика кажутся такими же нескончаемыми и неотвязными, как ее шум.