Кирилл Апостолов - Времена и люди

Милена, улыбнувшись, кивнула приветливо, в глазах же моравской красавицы, уже раскусившей его фокус, вспыхнули злые огоньки, и, не зная, во что выльется ее гнев, он поспешил ретироваться, сославшись на то, что на минутку только выскочил с работы. Удаляясь от магазина, он исподтишка поглядывал назад, не вцепились ли соперницы в волосы друг дружке…

На следующий день Милена остановила его:

— Илия, ты нарочно знакомил меня с этой женщиной?

— Как можно?! Видит бог, совершенно случайно вышло… Ну а то, что я вас оставил… Правда спешил.

— И все же ты это сделал нарочно.

— Ты когда-никогда сама бы узнала. Люди до сих пор шушукаются, что товарищ Сивриев и она… Народ разный, и недовольные есть… Но чтобы я нарочно подстроил… Ты мне плохого ничего не сделала… Я тебя… уважаю.

Он ждал ссор, сцен, криков, но в комнатах наверху ничего подобного не последовало. Единственное — Милена перестала выходить на улицу, посылая за покупками сына. Встречаясь с ним во дворе, держалась холодно. Он же не упускал случая заговорить с ней. Через месяц они снова стали разговаривать. Его ничего не ждало впереди, и было бы глупо на что-то надеяться. Просто общение с ней поднимало его в собственных глазах и, ему казалось, в глазах других людей.

Оранжевое зарево, залившее горы, угасло. Там, на горах, небо было еще светлым, а здесь быстро расползались сумерки, и вместе с ними громче загрохотала в ущелье река.

Он стер землю с мотыги, взметнул ее на плечо: на сегодня хватит.

На следующий день поднялся пораньше; солнце еще не выглянуло из-за Желтого Мела, и, пока Таска готовила завтрак, он окучивал арахис. Один из братьев-яворов, под чьей кроной можно спрятать целый дом, протянул ветви к участку и бросал на него тень. Его широкие ярко-зеленые листья дышали силой, молодостью, а арахис в тени желтел. И зачем ему этот явор? Он отшвырнул мотыгу и отправился за топором.

Эхо отозвалось от Цинигаро и заухало равномерно, гулко: «Ах! Ах! Ах!»

Прибежал отец, раскричался, разохался, мол, грешно рубить дерево, и чем оно ему помешало, крепкое, красивое…

— Поле душит.

— Весь вид у дома испортишь! Остановись, ради бога! В честь рождения твоего явор посажен…

— А мне это важнее, — ткнул он мыском ботинка в землю около пожелтевшего арахиса.

В это время вошли во двор Милена и Голубов.

— Симо! Вразуми хоть ты его! — бросился навстречу им старик. — Доведет дом до погибели…

— Это ваше семейное дело. Я пришел тебе работу предложить. Теплицы устраивают? Сходи посмотри, если нужно, с семьей посоветуйся, а завтра принимайся за дело.

— Опять сторож! Еще не было случая, чтобы дед Драган лизал то место, на которое плюнул. Так и скажи Сивриеву.

— Да не сторож, — в голосе агронома звучала досада, — лицо, ответственное за все материалы для строительства. Опять не то?

— Спа… спасибо, — заикаясь, благодарил дед с радостной улыбкой и добавил: — Я знал, к кому идти.

— Материально ответственное лицо! — возмутился Илия. — В его-то годы? У вас у самих все шарики на месте?

Симо делал ему тайком знаки: дескать, формально назвали так должность, на самом же деле — сторож, самый обычный, без материальной ответственности.

Старик подождал, пока агроном уйдет, и зашептал Милене:

— Говорил я тебе, что бай Тишо все устроит по-людски. Вот, сама видишь.

— Я знаю, что Тодор…

— Нет, нет! Не морочь мне голову. Это бай Тишо постарался.

— Дедушка, я хотела тебя попросить, — начала Милена неуверенно, — у меня сегодня стирка, а потом мне бы пополоскать на реке большие вещи, а Андрейчо брать не хочу — в воду полезет, а еще с прошлого раза простуда не прошла.

Старик прямо-таки оскорбился: о чем речь? Какая река? Андрейчо остается с ним, и никаких разговоров.

Илия, прищурив глаза и поджав губы, смотрел, как она поднимается к себе: ишь, с Голубовым стакнулась, а то чего бы ради ему в такую рань заявляться, не из-за старика же… Пришел к ней условиться. Ах ты, елки-палки… пока председатель над неурядицами голову ломает, эти… Поживем — увидим!

День перевалил за полдень, когда она наконец вышла за ворота с большим узлом белья. Увидим, увидим, увидим! Однако закончил начатое: распилил дерево, поленья сложил в одну кучу, ветки, сучья — в другую и пошел к Влашке-реке. В устье, где Влашка-река вливает свои чистые, светлые воды в черную, всегда взбаламученную Струму, а берег зарос кустами, никого не оказалось, и он зашагал вверх по течению, борясь с искушением сбросить одежду и окунуться в одну из заводей, на дне которых просвечивались голыши, как огромные яйца.

Он не обнаружил ее и у Малого Омута, где обычно полоскали местные женщины, а не обнаружив, всерьез забеспокоился: уж не пошла ли на водопад? Берег там голый, место открытое.

Так и оказалось. Уже издали он увидел выполосканные белые простыни, растянутые на камнях, показавшиеся ему в первый момент белорунными овцами, сгрудившимися у реки, потом разглядел и «пастушку». Она то заходила по колено в воду, то выбегала на берег, обряжая очередной камень в белое руно.

Кусты кончились, и он оказался перед голой поляной. До водопада далеко, а приблизиться невозможно, если только добраться до огромного валуна, похожего на упавшую на колени женщину. Он решил доползти до него и вначале сам над собой посмеивался: вот где пригодилась армейская муштра «Ложись! Ползком!», которую все новобранцы считали лишней, никому не нужной. Однако с него сошло немало потов, пока он дополз до «упавшей на колени женщины» и, вытянув шею, осмотрел берег. Второго, которого ждал здесь увидеть, не было. Ну и к лучшему, сказал он сам себе.

Милена растянула на камне последнюю простыню, стянула с себя мокрое платье, и река мгновенно сомкнула над ней свои сине-зеленые воды. Еще через миг черная голова показалась над поверхностью: Милена плыла к противоположному берегу, бесшумно разводя в стороны прозрачные струи, как большая блестящая выдра, которую он, уже давно, когда Струма была чистой рекой, вытащил из вымоины у постоялого двора. Голова у нее была маленькая, тело округлое, с темной, гладкой кожей. Целую неделю он держал выдру в клетке, сделав для нее специально маленький бассейн, и каждый день двор был полон ребятни. Он и сам просидел около нее немало часов, наблюдая за ее повадками. Черная, упитанная, округлое тело, гибкие, сильные движения… А эта белая — единственный экземпляр на белом свете!

Несколько раз переплыв речку туда-обратно, Милена вышла из воды на противоположном берегу между двумя скалами, и ее мокрое тело, несколько полноватое в талии, с плавно сужающимися вниз бедрами, заблестело под лучами солнца. Он лежал в траве, вжавшись в землю, и глядел на необыкновенное зрелище так упоенно, что пропустил миг, когда она нырнула в воду. Сильный всплеск воды хлестнул, как выстрел. Придя в себя, он ощутил дрожь в руках и ногах.