Эндрю Хёрли - Лоуни

— Я говорил, преподобный отец, — отвечал Генри, — у велосипеда колесо прокололось.

Отец Уилфрид кивнул:

— Да, я знаю, это то, что ты сказал.

Он подошел к книжной полке, снял Библию и бросил ее Генри на колени.

— Только я не убежден, что это безусловная правда. Псалм номер сто один, седьмой стих.

— Простите, преподобный отец?

— Найди его, Маккаллоу.

— Но я запачкаю книгу кровью, преподобный отец.

— Не запачкаешь.

Генри осторожно листал книгу, стараясь, чтобы кровь не попала на страницы.

— Ну?

— Я не могу найти его, преподобный отец.

— Псалмы, Маккаллоу. Между Иовом и Притчами. Это же нетрудно.

Наконец, Генри нашел нужное место и начал читать.

— Кто несет обман, да не поселится в моем доме, кто говорит ложь, не удержится в моем зрении.

Отец Уилфрид медленно, в размеренном ритме, расхаживая взад-вперед по комнате, повторил то, что прочитал Генри.

— Богу противны лжецы, Маккаллоу, — произнес он, кивая на Библию на коленях Генри. — Об этом говорилось тысячу раз. В притчах, в Послании к Римлянам, у Иеремии. Когда ты лжешь, Маккаллоу, ты братаешься со змием в Эдемском саду. Ты лишаешь себя места на небесах. У Бога для лжецов нет времени. Еще раз спрашиваю: почему ты так сильно опоздал?

Генри посмотрел вниз на кровоточащие костяшки.

— Тебе было лень вылезать из постели, так ведь?

— Да, преподобный отец.

— И ты слишком толстый, чтобы поторопиться?

— Да, преподобный отец.

— Да, преподобный отец, — повторил священник. — Псалом пятьдесят пятый, стих двадцать третий. И побыстрее на этот раз, Маккаллоу.

Генри торопливо пролистал страницы и, водя пальцем по строчкам, прочитал:

— Но Ты, Боже, ввергнешь их в гибельную пропасть; проклятые и лжецы не проживут и половины отпущенных им дней.

Отец Уилфрид протянул руку за Библией:

— Ты знаешь, какое самое страшное мучение в аду?

Генри отдал ему книгу:

— Нет, преподобный отец.

— Самое страшное мучение, Маккаллоу, это невозможность покаяться за совершенные грехи.

— Да, преподобный отец.

— Когда ты в аду, уже слишком поздно каяться.

— Да, преподобный отец.

— Ты должен прийти ко мне на исповедь, Маккаллоу.

— Да, преподобный отец. Я приду.

— Тогда, по крайней мере, у нас будет шанс спасти твою душу.

Бабочки рассеялись, когда дождь пошел опять и начал в очередной раз омывать землю. Каменные стены блестели, будто металлические. Деревья склонились к земле и истекали влагой. Угрюмые сельские пейзажи исчезли, окутанные влажным паром, и в течение долгого времени мы направлялись вообще неизвестно куда, пока на другой стороне пастбища не показался короткий шпиль, одиноко возвышающийся над соседними деревьями.

Церковь Святейшего Сердца Иисуса была древней; темная, приземистая, она поблескивала под дождем наподобие какого-то земноводного животного. Широкая входная дверь позеленела от мха, а колокольню обвил длинными щупальцами ползучий плющ.

Мы столпились в крытом проходе на кладбище — переждать особенно яростный шквал дождя. Свод протекал, и вода капала на каменные сиденья, которым зады многих носильщиков гробов за годы придали форму черпака. Ну и таких, как мы, укрывающихся от дождя посетителей — тоже.

Само церковное кладбище было маленьким, но хорошо укомплектованным покойниками из местных — поблизости располагались густонаселенные деревни, — и все они лежали в направлении восток — запад, как будто ветер за столетия таким образом упорядочил их могилы. Надгробия кренились одно к другому под тенью гигантских тисов, сочащихся водой. В один из них попала когда-то молния, и из почерневшего расщепленного ствола рос молодой побег.

— Что вы думаете, преподобный отец? — задала вопрос Мать, кивая в сторону церкви.

— Весьма впечатляет, миссис Смит, — кивнул отец Бернард.

— Пятнадцатый век, — вставил Родитель.

— Неужели? — удивился отец Бернард.

— Во всяком случае, некоторые ее части. Внутри вся кладка относится к временам саксонцев. Реформация не затронула церковь.

— Как же это получилось?

— Думаю, ее просто не удалось найти, преподобный отец.

Ливень закончился так же неожиданно, как и начался. Вода лилась с шиферной крыши по свинцовым желобам, чтобы извергнуться из пастей горгулий, сточенных ветром и непогодой в бесформенные глыбы камня.

Отец Бернард открыл ворота и держал их, пока все быстрым шагом не зашли в церковь, торопясь успеть, прежде чем дождь польет снова. Хэнни замер перед искореженными горгульями серого цвета и гримасничал, стремясь, чтобы получилось похоже.

Оказавшись внутри, мы заняли скамьи позади, стараясь передвигать ноги как можно тише, чтобы не нарушать тишины. По всей церкви статуи святых были накрыты к Великому посту, и они, как призраки, были наполовину спрятаны в тени своих ниш. Тут и там покрывала колыхались из-за сквозняка. Ветер где-то проникал внутрь и по-птичьи насвистывал среди стропил.

Хэнни взял меня за руку.

— Все хорошо, — сказал я в ответ на его тревожный взгляд в сторону одного из закутанных святых. — Просто не смотри на них.

Когда все уселись, Родитель наклонился к Отцу Бернарду.

— Посмотрите на окна над хорами, — сказал он, указывая на крошечные арки в стене наверху, каждая из которых пропускала пучок красного света. — Обратите внимание на толщину средников. И витражи — это романский стиль.

— Это хорошо? — поинтересовался отец Бернард.

— Им порядка семисот лет.

Отец Бернард выглядел пораженным.

— Следовало бы открыть здесь музей, — шепнул он Родителю. — Наверняка здесь сохранилось все, что принадлежало когда-то церкви.

Это была правда. Ничто, казалось, не выходило наружу через дубовые двери, не покидало толстые, словно крепостные, стены. Свет, проникающий в окна, оставался здесь пленником: дерево поглощало его. На протяжении веков молельные места, кафедра и мизерикорды [21] Мизерикорд представляет собой небольшую выступающую полочку, расположенную на обратной стороне откидного сиденья на хорах. Мизерикорды выполнялись в форме рельефа, вырезанного из цельного куска дерева. Находились на хорах, самой священной части церкви, предназначавшейся только для клира. потемнели и приобрели вид эбеновых, как и балки, поддерживающие крышу, — каждая была сделана из ствола огромного дуба, так что у прихожан создавалось впечатление, что они находятся внутри перевернутого корабля.

Запах старой бумаги и свечных огарков был таким же вечным, как и могильные плиты на полу в центральном приделе. Дверцы шкафчика для священных сосудов держались на петлях, выкованных в те времена, когда пытали водой ведьм и умирали от чумы. Это было место, где вафельные печи, ящики для подаяний и подставки для лучин оставались рабочими инструментами. Где на церковных вратах оставался дверной молоток, имелся приходской сундук, вырезанный из цельного ствола каштана, а над купелью висела таблица кровного родства в качестве основы для расчетов, необходимых, чтобы избежать кровосмешения среди невежественных бедняков. Хотя, на мой взгляд, к тому моменту, когда младенца погружают в воду, вспоминать об этом уже довольно поздно.