Гюнтер Грасс - Том 3. Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Как она снова бегает вокруг, размахивая руками.

Как испуганно пугает нас.

Она не хочет быть девчонкой среди трех братьев.

(Избыточный мужской напор сдавливает ее голос; я называю ее Гармошкой. Позднее она, женственная натура, обязательно станет по-настоящему женственной.)

У нее лицо как погода в апреле. Смеется и тут же хмурится — переменная облачность.

На лестнице в доме, каждому стулу или столу, всему и всем, кто имеет четыре ноги или умеет считать до четырех, она громко кричит: «Хочу лошадь! Настоящую лошадь. А то всегда и всюду только братья. Живую лошадь. В моей комнате. Только одну. Пускай маленькую. Небольшую, чтобы спала рядом».

Мы не можем заменить ей лошадь.

Она не хочет ничего есть, все ей «фу!».

Всегда в брюках. Верхом на стульях. Завидует Бруно, что у него что-то есть (и показывает), чего у нее нет.

(Ох природа! О двуполые нетребовательные виноградные улитки…)

Я подарил ей зеркало. Но она не хочет себя видеть.

После трех дней предвыборной борьбы в Восточной Фризии я бы с удовольствием показал своей дочери передвижные загоны для лошадей. И в гостинице (между призовыми кубками) фотографии ольденбургских скаковых союзов. Я мало что смыслю в верховых, скаковых и тяжеловозах. Анна хочет купить Лауре волнистого попугая. Как ни учил меня Эрдман Линде, я так и не умею отличать галоп от рыси.

Вот еще что надо дописать: в середине мая полетел (после утреннего собрания в Дуйсбурге) из Дюссельдорфа в Белград, чтобы там открыть книжную выставку. Через три дня полетел в Гамбург, чтобы присутствовать, в окружении либералов (с видом на Эльбу), при создании инициативной группы избирателей. На следующий день поехал (железной дорогой) в Мюнстер, чтобы, вопреки сопротивлению одного уже пожилого члена Союза молодых социалистов, помочь созданию (на окраине, на благоустроенной мельнице) «Социал-демократической инициативной группы избирателей Мюнстера». (Говорить и говорить и на долгие часы затыкать рот Скептику, который изводит себя.) На следующий день поехал в Бремен, чтобы сделать для пятисот собравшихся там народных библиотекарей доклад о состоянии воинских библиотек («Что читают солдаты?»). На следующий день полетел со всеми трофеями в Берлин и рассказал вам, дети, о положении в Белграде…

По дороге мы делаем привалы. (Драуцбург тоже интересуется, как все было там, на юге.) Между конечными пунктами мы, чужие, сидим на чужом лугу. Кругом жужжит, как жужжат луга в начале лета. Фотограф, поехавший с нами от журнала «Квик», фотографирует нас, как мы, чужие, сидим на жужжащем лугу.

— А югославский коммунизм?

Мы читаем в газете: «На этот срок полномочий „Закон о содействии градостроительству“ вряд ли…» Драуцбург говорит: «Сегодня я мог бы обручиться».

Я напоминаю ему о трудностях трехполья. Хотя луг пуст, он набрасывает план большой семьи. Славно, как все помогают друг другу, даже в воскресенье ладят. Приятно на пустом лугу строить многоэтажные воздушные замки.

— Мне очень жаль, — говорит Драуцбург, — но нам пора.

Мы все берем с собой: фотографа из «Квика» вместе с фотографиями, мои замечания о югославском коммунизме, наши недочитанные газеты — что сейчас актуально, Драуцбургову большую семью, нашу чуждость; берем мы и только что сделанное открытие: луга в начале лета жужжат. (Скептик — я уверен — нашел бы и парочку шаровидных улиток.)

Когда Скептику дважды прокололи кочан салата и скалками избили мастера чемоданных дел Земмельмана, на земле Вольного города Данцига еще проживало 7479 евреев. Вскоре двадцати четырем врачам-евреям была запрещена врачебная деятельность; многие выехали, в том числе д-р Цитрон, практикующий врач, который каждое лето унимал сенную лихорадку у Скептика. (Больных неарийцев имели право пользовать только врачи Вальтер Розенталь и Курт Якубовский.)

Она хроническая — ничего с нею не поделаешь. Герман Отт утверждает, что сенная лихорадка в равной мере и угнетает его и успокаивает. Как только наступает лето, Скептик называет себя больным.

С августа следующего года нападения на синагогу Маттенбуден и разбитые стекла в доме прусской ложи у Оливертор стали повседневностью. Когда еврей Гершель Грюншпан убил в Париже германского дипломата фон Рата, в Германской империи были подожжены синагоги, разграблены магазины евреев, убиты или доведены до самоубийства многие евреи, арестованы и заключены в концлагеря тысячи и тысячи евреев. (Герман Отт занес в свой дневник только афоризм в духе Лихтенберга: «Имперская „Хрустальная ночь“ — это вместительная метафора».) В классном журнале его учеников (ставших тем временем старшеклассниками) записано: «Когда мы читали „Воспоминания детства“ Зельмы Лагерлеф, мы послали писательнице письмо и альбом с фотоснимками Данцига. Господин Отт и фрейлейн Меттнер готовили с нами вечер, посвященный ее творчеству».

Так называемая «Хрустальная ночь» 9 ноября 1938 года имела свой аналог и в Данциге: были подожжены синагоги в Лангфуре и Цоппоте. Невредимой осталась только Большая синагога у ипподрома, потому что, когда отряд СА хотел взломать главный вход, на защиту синагоги встали несколько членов Союза фронтовиков-евреев, в их числе ветеран мировой войны Исаак Лабан, и с помощью адвоката Бернхарда Розенбаума вытребовали полицейскую охрану. (На следующий день Розенбаум с женой поехали на лечение в Южную Францию. В Ницце его состояние ухудшилось; на возвращение рассчитывать нельзя было. Он послал письменный отказ от должности второго председателя общины. Но дочь его осталась; Герман Отт тоже продолжал преподавать, хотя розенбаумскую школу посещало все меньше и меньше школьников. В конце ноября в Вольном городе Данциге проживало менее 4000 евреев.)

Во многих письмах Скептик сделал тогда наброски научной работы, название которой пришло ему в голову, должно быть, в дни обострения сенной лихорадки: «Об улитке как посреднице между Меланхолией и Утопией». — Письма Скептика, где он как будто ссылался на Вальтера Беньямина, и ответы его корреспондента — как ни настойчиво я искал — обнаружить не удалось. (Бернхард Розенбаум умер в Ницце в 1940 году.)

Он, вероятно, рассматривал их как сестер: Меланхолия и Утопия называют друг друга Первопричиной; одна избегает и отрицает другую; обе упрекают друг друга в увиливании. И общение между ними осуществляет улитка: пунктуально, безучастно и цинично, как и положено посреднице.

17 декабря тридцать восьмого года, когда Скептик (в предрождественскую пору) начал догадываться о наличии в субстанции двуполых улиток лечебного средства против меланхолии (и, вероятно против утопии), еврейская община приняла решение покинуть Вольный город Данциг и эмигрировать. (Сионист Сегаль не просто говорил, он взывал.) Все члены общины, собравшиеся в Большой синагоге, встали, выразив тем самым свое согласие. Многие старики после этого лишились чувств.