Гюнтер Грасс - Том 3. Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Из Марктредвица в Вунзидель, где шел дождь и нам пришлось укрыться в «Золотом льве», — из Вунзиделя в Бад-Бернек, где пенсионеры, собравшиеся послушать нас в курортном парке, реагировали вяло и предвзято, — из Бад-Бернека — в Байройт. Мы проводим по четыре-пять собраний в день (плюс пресс-конференции и оформление инициативных групп избирателей на местах). Драуцбург приделал к крыше нашего микроавтобуса дощатый настил и два мегафона. На своем швабском диалекте Бентеле возвещает: «Через четверть часа на рыночной площади с вами будет беседовать… На террасе курзала выступит известный… Писатель с мировым именем ответит на ваши вопросы…» Мы появляемся с музыкой, которую записали Драуцбург с Бентеле: этакий музыкальный винегрет «Oh happy day». — Чаще всего я еще возлежу на заднем сиденье, когда наверху уже гремит музыка. Едва остановившись, к настилу прислоняют алюминиевую лесенку, чтобы сменяющие друг друга ораторы — и я в том числе — могли взобраться наверх. Краткое вступительное слово — «Дорогие отдыхающие!» — пока публика подтягивается и, став полукругом, приготовляется слушать. Снаружи Драуцбург через беспроволочный микрофон приглашает принять участие в диспуте. Бентеле остается в машине и регулирует громкость (обливаясь потом при поломках). Я, стоя на настиле, должен следить, чтобы мой микрофон не задел громкоговорители, то есть мне приходится бороться с техникой, с непогодой, с укоренившимися предрассудками и осознаваемым невежеством. В этом округе симпатизируют НДПГ. (В Вунзиделе присутствовали два долгогривых парня из числа еще более «правых», которые явно были подучены именовать меня не «ревизионистом», а «пораженцем».) В Бад-Бернеке одна еще весьма энергичная и яростно вцепившаяся в микрофон дама категорически требовала спасти (с моей помощью) аборигенов Австралии. И везде — страхи и огорчения пенсионеров. Их озабоченные лица. Их (от униженности) сбивчивая речь. Выброшенные за борт, непонятые, обманутые, замшелые. Из-за зашоренности они упрямо привержены ХСС, помощи тем не менее ожидают только от социал-демократов. (Дети, когда захотите помочь себе, помогите пенсионерам. В душе у них скопилось слишком много горечи.)

Общество всеобщего благополучия — так это называется. Где бы я ни был — в капиталистических ли странах, выпячивающих гибкость своего строя, или в социалистических, кичащихся своим бодрым единообразием, — везде и всюду во главе угла стоит норма и ее перевыполнение, а старые люди никому не нужны, потому что выброшены за борт (а выброшены, потому что никому не нужны); сидят и рассказывают о своем давнишнем благополучии.

На следующий день: Айбельштадт — дегустация вин (я в числе приглашенных), потом Оксенфурт (выступление на рыночной площади) и в заключение — город церквей Вюрцбург.

Трудно, ох как трудно! И все же как радостно свободно высказываться, стоя на шатком настиле над крышей микроавтобуса, в череде кандидатов в депутаты, на фоне барочных фасадов и заглушающего все колокольного звона, ощущать себя как бы свободно парящим под открытым небом наравне с воробьями и наконец-то без трибуны при быстро меняющейся погоде говорить о неизменно сухих и конкретных вещах — о программе реформ: то есть быть в самой гуще событий.

В Мюнхене наша задача — победить в центральном избирательном округе (победили-таки). Там, как и в Вюрцбурге, Нюрнберге, Эрлангене, инициативные группы избирателей дают объявления в газетах, публикуют списки известных деятелей — своих сторонников и открытые письма профессоров, раздают листовки и отвечают всем желающим по контактному телефону. На Леопольдштрассе я вместе с комиком Швиром продаю наш предвыборный журнал «За это» («Есть над чем посмеяться!»). Вечером — в погребке «Левенброй», утопающем в клубах табачного дыма. Остатки брюзжащей внепарламентской оппозиции, выступаю сверх программы с речью «О неизвестном избирателе». Больше не хочу по бумажке. Знаю заранее и вопросы, и свои ответы на них. В сельской местности интереснее.

В Баварии договорился до хрипоты (и посинения). Там можно вообще сорвать голос. После того как утром битый час говорил без микрофона в мисбахской гостинице «Бройвирт», я сипел, как Вилли. Потом Клаус Хардт, создавший в Мюнхене городскую инициативную группу избирателей, дал мне промочить горло напитком такой крепости, что я совсем отключился. Зато помогло сразу. Называется «Непомнящий». Мне нельзя было хрипеть. Или говорить натужно, словно меня только что вынули из петли. Одному Вилли можно хрипеть и сипеть. Ему все равно поверят.

Нет ничего легче, чем раздавить ногой улитку; она как бы сама напрашивается. Вы согласно киваете, дети. Вам знаком этот зуд в подошве.

Это началось, когда Лизбет отказалась искать улиток для Скептика и его коллекции. В конце лета сорок четвертого года, когда всасывающая улитка уже окончательно почернела и разбухла до невероятных размеров, Лизбет все-таки пошла собрать нескольких дорожных и ленточных улиток — правда, не на кладбище, а в саду вокруг дома и во дворе: «Ну ладно уж. Сделаю».

Ибо Лизбет охотно (не всегда тотчас) выполняла просьбы мужа. Она стирала и штопала его носки и рубашки, длинное исподнее и обтрепавшийся свитер, подметала подвал, постелила на тюфяк свежую простыню (до тех пор Скептик спал на голом тюфяке), поменяла вонючее ватное одеяло на перину, поставила рядом с весами букет астр и терпеливо ухаживала за ним, когда он в октябре заболел гриппом с высокой температурой; только улиток, даже уже спрятавшихся в свои домики под палой листвой, она больше не хотела собирать.

Не надо сердиться на Лизбет и сочувствовать одному Скептику; ибо Лизбет Штомма была в общем и целом добрая и отзывчивая женщина, которая, вылечившись, стала до того нормальной, что начала испытывать отвращение к улиткам.

Эта красавица прячется в своем домике.

Эта красавица состоит из слизи.

Эта медлительная красавица не любит, чтобы до нее дотрагивались.

Сколько Скептик ни расписывал своей Лизбет скромное очарование улиток, гармонию движений их щупалец, глянцевитость их кожи, традиционное отвращение пересилило. Он записал в тетради: «Красота улиток не может перебороть отвращения к ним. Нормальное в человеке побеждает, он остается глупым».

Вполне вероятно, что отвращение сперва только к ней одной, а потом ко всем улиткам вообще, вызвано было именно всасывающей улиткой, почерневшей и бесформенно раздувшейся за время лечения Лизбет и теперь никому не нужной (как пенсионеры) и неподвижно лежащей на песке и сосновых иголках. Во всяком случае, пока Скептик спал или притворялся спящим, Лизбет стала сквозь зубы осыпать то польскими, то кашубскими ругательствами всасывающую улитку — застывшую и расплывшуюся, напрочь утратившую свою прежнюю пурпурную окраску и покрывшуюся желваками, бугорками и бородавками. Скептик услышал, как она плюнула на улитку. Позже он увидел, что ее слюна попала в цель и начала окрашиваться. Эти действия Лизбет Скептик также занес в тетрадь как симптомы полного выздоровления: «Очевидно, Л.Шт. хочет плевками, сопровождаемыми проклятьями, отдалить от себя болезнь, сконцентрировавшуюся теперь в улитке. Страх перед рецидивом. Ненависть к черноте. Католическо-языческое ритуальное действие, сходное с крестным знамением. Бес как бы поселился в улитке: зло приняло ее образ».