Гюнтер Грасс - Том 3. Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Какой поднимается визг среди кафельных стен! Подтянутые пожилые мужчины, расплывшиеся дамы, десяток новобранцев бундесвера из Хёрнумер Экке (на них была сделана заявка, и с них взяли меньше за общий билет) — а также вестерландская молодежь, которую сейчас, в январе, пускают сюда без курортной карточки, просто по удостоверению личности и со скидкой. И среди всех: она, она, она. Бедрами наседка, а выше пояса — девушка. Она со своим выводком, которому когда-нибудь достанется наследство. Она со своим уже раздобревшим жеребцом.

Вот они, наседка впереди, спускаются в бассейн. Пусть окунутся, пусть повизжат.

— Ну и здорово, мама, волны!

И отвести от зубного камня язык, чтоб дать ему разбег.

— Не нырять, Вёльфхен, Улли, останься с папой!

Умеренные валы первой скорости выходят из своего ограждения и держатся на положенном расстоянии.

— Не отходите от мамы, а то сейчас же выйдете из воды и больше уже никогда…

Только теперь движением мизинца кёльнский преподаватель переходит с первой скорости на вторую, ибо у его машины три скорости.

(Полистать и найти: «Все намеренные действия идут от намерения умножить власть».)

Поэтому скорей, прежде чем радость купанья перейдет в страх и бегство на кафель парапета, включить третью скорость и задать обоим поршням одинаковый темп, чтобы откат показал себя как следует. Бурное море — гребни с загибом. Сейчас эта предварительно вымытая публика с латунными номерками на запястьях, жирные дамы и седеющие господа, новобранцы бундесвера с вестерфельдской молодежью и она со своим кланом — все будут подвергнуты испытанию.

Первый же, вызванный второй скоростью бурун бросает их, это больно, на кафельные ступеньки бассейна. Вопли. Откат уносит из назад. Третья скорость надежно подхватывает их, перебрасывает через ступеньки и ударяет о торцовую стенку всего только год назад открывшегося бассейна. Нет, ломается не глазированный клинкер, ломаются ребра.

(Только что он искал и нашел в наследии восьмидесятых годов относящиеся к этому места, а сейчас, прямо от книги, взгляд смотрителя купален прыгает на стеклянный фасад ресторана: там они расплющивают прилипшие к стенке носы.)

Ведь вот уже откат хочет взять назад и загладить учиненное этим буруном, однако у буруна есть нахальный брат. Назад ничего не возвращается! Размолвлены значит размолвлены! (Зубной камень — окаменевшая ненависть.)

После четвертого наката на торцевую стенку детишки дрейфуют бескостно. Еще раз ее обрывистый голос: «Вёльфхен, Улли, о Боже!» — о папе ни звука — потом никакие ахи и охи не пытаются уже остановить шторм и призвать волносмирительную небесную милость.

Даже в ресторане за стеклянной стеной царит благоговение: плохи дела в аквариуме, плохи. Официанты забыли, что остывает пунш. Некоторые гости фотографируют. Смотритель купален кладет в свою книгу закладку и созерцает действительность. Он прижимает языком один уже шатающийся клык. Как этот зуб пружинит и поддается. Он хочет вымести их из храма. Уже дрожит клинкерная стена, выложенная в полкирпича. Ибо когда принималось решение строить бассейн, ни архитектор, ни курортная комиссия не рассчитывали на такой шторм. Теперь этот способ строительства мстит за себя. Цементный раствор не выдерживает, не держится. Последний бурун уже плечисто вырывается из погнутой решетки. Он перепрыгивает откат, мимоходом захватывает дрейфующую немую компанию и вышвыривает ее, сломав стену, в январский день. Они шлепаются, разбрызгивая соленую воду, на плиты площадки за променадом. Легких детей заносит к самому аквариуму, где миниатюрные тюлени мечтают о все новых и новых селедках. («Мама, когда мы пойдем кормить тюленей, кормить тюленей…») Уже, вместе с ветром, появляются чайки. Позднее фотографы. Еще три-четыре раза изливается зияющая стена торца. Но вот бассейн пуст. Любопытство толкает сторожих мужского и женского отделений в продуваемый сквозняками зал. В ресторане, за мутным от осевшего на нем дыхания стеклом, расплачиваются. Вхолостую, все еще не насытившись, усердствуют поршни волногонной машины. Лжесмотритель купальни нажимает кнопку выключателя. Усталый, частично удовлетворенный, он складывает свои книжки, идет к себе в кабинку, старается быть печальным.

Немного разочарованный, потому что все произошло так быстро, я вскоре — еще до того как вмешались власти и оцепили место происшествия — покинул этот зимний и летний курорт: скорый поезд до Гамбурга-Альтоны перевез меня через Гинденбургдам…

На своем письменном столе я нашел начатое: «Жест стойкости, или дело Шёрнера». — Два года спустя Веро Леванд ушла из школы и вышла замуж (незадолго до выпускного экзамена) за лингвиста-канадца. Шербаум — студент-медик. Ирмгард Зайферт все еще помолвлена. А у меня образовалось нагноение внизу слева. Мост распилили. Минус шестой пришлось вырвать. Гнойник выскоблили. Врач показал мне повисший на кончике корня мешочек: какая-то гнойно-водянистая ткань. Ничто не вечно. Снова и снова боль.

Милые дети, сегодня мы выбрали в президенты Густава Хайнемана. Правда, сперва я хотел рассказать о Скептике, которого зовут Герман Отт, но по нашему алфавиту Хайнеман раньше Отта. Понадобились три избирательные кампании, чтобы его выбрали. Поскольку он дважды доктор, парламентарии-заднескамеечники, которые в трактире Райнлуста при выборах держат пари на пиво для всех и называют себя каналопроходчиками, зовут его дважды Густавом. Но если точно подсчитывать и заносить в дневник каждую задержку — не только накладку при первом подсчете, — то этот день подготавливался двадцать лет, даже если он, Густав Густав, едва ли догадывался, зачем его так долго варили до полной готовности и насколько в Германии жестка не только говядина.

Место действия: восточнопрусский зал возле радиобашни. Снаружи уступчатые ограждения от внепарламентской оппозиции, называемой ВПО. Внутри христианские демократы и неонацисты по-приятельски подмигивают друг дружке: их кандидата зовут Шредер. (Густав Густав, который знает парламентскую заднюю скамейку и азартно проигрывает в скат, часто подсаживается к каналопроходчикам, при этом не обалдевая до одури в их пивном угаре.) В воздухе висит неопределенность. Борзописцы наизготове. Ходят слухи, что многие либералы продажны. По подбрасываемым вверх соленым палочкам гадают о степени усиления нынешнего берлинского кризиса. В фойе сквозняк раздувает слухи о депутате Гшайдле, которого с повязкой на голове катят в коляске голосовать. Телевидение за работой. Приливы-отливы предчувствий. Неторопливые выклики фамилий, голосование, подсчет: от Абеляйха до Цогльмана…