Александр Семёнов - Опус номер девять ля мажор. Часть 2. Жизнь как музыка и танец

Родители засмеялись.

– Зрелость ещё не наступила, – громко сказал Иван, и смех обратился в хохот.

Большой Андрей, утирая лоб, обернулся к тренерам:

– Снимаю перед вами шляпу. Такие трассы подготовить, это как надо было постараться!

– Это что, – ответил Виктор Николаевич. – Ты представь, сколько нектара надо было употребить, чтобы сделать ориентиры!

Собранные в лесу бутылки ребята принесли с собой и теперь, всё так же шумя и переругиваясь, бросали их в чёрный мусорный пакет.

Команда младшего Андрея, в конце концов, и выиграла турнир. На шеи ребятам повесили медали – деревянные, размером с хорошее блюдце, расписанные красно-золотыми жар-птицами под Хохлому. Вещи были уже собраны, сложены почти все палатки. Тренеры, бойцы и родители подтянулись к костру, задымился котёл с пловом, загремели миски и кружки. Даже сдержанный Валерий Саныч разговорился.

– Главной бедой в этой смене была повариха, – объяснял он родителям. – Неудачная повариха, ничем не вышла. Она уехала, поэтому смело говорю, не боюсь, что отравит. Первая была хороша, а эта… Блин, гречку варила так, что есть было невозможно! Это как надо умудриться, чтобы гречку испортить? Огурцы в салат резала кубиками. На следующий год будем первую уговаривать на две смены.

– Нас с Виктором ваша Наталья подкармливала, пока не уехала, – сказал он Оле. – Подхожу к костру: «Мама, – говорю, – осталось что-нибудь? Веришь, это невозможно!» Она наливает суп, я только обрадовался, вижу: Николаич крадётся, тоже с миской…

Виктор Николаевич, облепленный учениками, в лицах изображал сцены из армейской жизни. Заставший в армии времена последнего узбекского призыва, [4]он вовсю распекал сослуживца, в роли которого перед ним стоял один из парней:

– Слушай, воин. Ты совсем ох’ёль, что ли, да? Лопата брал, печка уголь кидай. Быстро, быстро! Зачем ты меня всегда заебал? Если ты меня ещё раз заебал, ты вообще – умираешь!

Прежде чем произнести последнее слово, он вытягивал шею и наискосок проводил по ней ладонью, приседал, отставляя зад, и страшно пучил глаза. Подростки надрывались от хохота, и больше всех – сам распекаемый.

– Замолчи свой рот! – крикнул вконец осмелевший маленький Андрей. В ответ Виктор выдал горячую тираду на восточном языке, в которую непонятным образом впутались русские слова «залупа» и «грузовик».

Почти все родители были давно знакомы друг с другом и с тренерами, почти все умели петь удалые и протяжные казачьи песни. Один из отцов высоким хрипловатым голосом завел печальную думу, её подхватило несколько женщин. Мелодия с каждым словом набирала силу, росла, заполняла собой все впадины, укрывала холмы берегового рельефа. Аккомпанировал Валерий Саныч, но с первыми звуками новой, быстрой песни он пустился в пляс и оставил гитару Оле: она легко подбирала аккорды на ходу. Андрей же взял двуручную пилу, упёр одной ручкой в бревно, нажал ладонью на другую и, постукивая по полотну деревянной ложкой, быстро нашёл верный тон:

Звенела гитара, серебряным голосом радовалась жизни впервые запевшая пила, веяло временами Суворова, Потёмкина, взятия Измаила и Варшавы… И окончания строк звучали очень по-казачьи: «плэвот».

– Слушай, круто у тебя выходит! – сказал Виктор Николаевич. – А я ещё видел, как смычком играют на пиле.

– Можно будет попробовать, – отозвался Андрей.

– Сам что-нибудь спой.

– Я казачью песню знаю только одну, и та не настоящая.

– А ты спой, тогда скажем, настоящая или нет.

– Ладно, – согласился Андрей и, взяв у Оли гитару, запел:

Песню знали все и подхватили, не дожидаясь припева, а припев грянул с такой силой, что весь берег загудел, как корпус огромной гитары:

– Как тебе эта компания? – тихо спросила Оля, дождавшись последнего аккорда.

– Замечательно, – сказал Андрей. – А тебе?

– Тоже. А наша, синицынская.

– Знаешь, – подумав, сказал Андрей, – там я, всё-таки, дома, а здесь в гостях. А ты?

Оля улыбнулась и пожала плечами.

Пели ещё долго, с каждой минутой громче и веселее. Пригодилась и песня, записанная Олей в Италии. Спиртного почти никто не пил: многие приехали на машинах. Только один из отцов, на вид самый интеллигентный, похожий на какого-нибудь научного сотрудника из прошлого века, вдруг скинул рубаху и стал вызывать охотников на молодецкий поединок. Он подскочил к костру, попытался выдернуть топор, надёжно вбитый в бревно, и едва не кувырнулся в догорающий огонь. Тренеры оттащили берсерка в сторону, уложили на моховую перину и накрыли спальным мешком.

Оля и Андрей незаметно отделились от компании, спустились на пляж и медленно пошли в сторону своей палатки.

– Знаешь, наверное, ты прав, – сказала Оля.

– Ты о чём?

– О том, что мы здесь в гостях, а там дома. Здесь, может, душа и шире разворачивается, но у нас как-то теплее. Ближе и роднее… хоть мы с тобой, в отличие от Синицыных, и не хиппи.

– Да, – печально сказал Андрей и остановился. – Мы не хиппи.

– Мы не хиппи, – повторила Оля, глядя на него чуть исподлобья.

– Нет, – Андрей покачал головой. – Абсолютно.

Они нахмурились, закусили губы, но через мгновение не выдержали и расхохотались. Оля обеими руками обхватила его шею:

– Сто пудов!!!

…Это было осенью, чуть меньше года назад. Наташа и Виталий Синицыны позвали Андрея на квартирный концерт одной московской девочки, сочиняющей песни. Там они встретили Олю, знакомую с девочкой со студенческих лет.

Небогатая квартира набилась битком, почти вся публика состояла из друзей певицы, похожих на неё свободой и неприкаянностью. На вид ей было лет тридцать, хотя, на самом деле, меньше. Негромкий и неуверенный голос, дешёвая гитара… Многие её песни Андрей слышал у костра в Олином исполнении, куда более гладком, звучном и с абсолютно неслышными вдохами, будто на одном запасе воздуха от начала до конца. «Ты как подводная лодка», – выразилась однажды Наташа Синицына. У этой девочки всё было не так, но она лучше всех, кого Андрею доводилось слышать, могла увести за собой. Большинство её песен были грустными, и когда она их пела, казалось, что иных песен и быть не может. Но вдруг она заводила что-то отчаянно весёлое, и Андрей начинал думать, что все песни на свете всегда были весёлыми. Он был благодарен ей за вечер, с тех пор интересовался её судьбой и недавно передал ей через Наташу сто долларов на запись диска.

На том квартирнике Наташа объяснила ему и Оле, чем хиппи отличается от не-хиппи: