Харри Мулиш - Расплата

— Около этих, — сказал Антон и показал ботинком на второй дом справа.

Такес моргнул и посмотрел на полоски.

— Извини, но тогда еще один вопрос. Почему же этот моряк положил его около вас, а не здесь, около других соседей?

Антон тоже посмотрел на полоски.

— Не знаю. Никогда не думал об этом.

— Должны были быть причины. Он вас не любил?

— Насколько я знаю, ничего такого не было. Я ходил к ним. Они не любили скорее других соседей, которые всех игнорировали.

— И ты никогда не пробовал узнать, почему? — спросил Такес и посмотрел на него удивленно. — Тебе это абсолютно безразлично?

— Безразлично, безразлично… Я же сказал — ни к чему снова копаться в этом. Что случилось — то случилось, с этим покончено. Тут ничего нельзя ни изменить, ни понять. Была война, полный бардак, моя семья погибла, а мне повезло — я остался жив, меня взяли к себе дядя с тетей, и у меня все в порядке. Ты правильно застрелил ту сволочь, да, но об этом я не хочу больше говорить; тебе осталось только убедить его сына в том, что все было правильно, а я в этом не нуждаюсь. И зачем тебе еще что-то выяснять? Это невозможно, да и какая от этого польза? Это история, древняя история. Сколько раз с тех пор все это повторялось? Может быть, и сейчас, пока мы тут сидим и разговариваем, где-то в мире происходит то же самое. Ты можешь дать руку на отсечение, что в этот самый момент нигде в мире ничей дом не поджигают огнеметами? Во Вьетнаме, например? О чем ты говоришь? Когда ты позвал меня с собой, я думал: сейчас начнется душеспасительная беседа. Но все оказалось совсем не так или, по крайней мере, не совсем так. Ты завяз в этом гораздо сильнее, чем я. По-моему, ты никак не можешь распроститься с войной, но время-то идет. А может быть, ты жалеешь о том, что сделал?

Он проговорил все это быстро, но спокойно, смутно чувствуя в то же время, что должен себя контролировать, чтобы нечаянно не сделать другому больно.

— Если будет нужно, я завтра снова сделаю это, — не колеблясь ни секунды, ответил Такес. — И, может быть, завтра это действительно понадобится. Я истребил целый взвод этой сволочи, и очень рад. Но та акция около вашего дома на набережной… там было кое-что еще. Там кое-что случилось. — Он оперся руками о край скамьи и уселся поудобнее. — Можно сказать, что теперь, задним числом, мне хотелось бы, чтобы это сорвалось.

— Потому что из-за этого погибли мои родители?

— Нет, — сказал Такес жестко. — Извини, но я должен это сказать. Такого исхода нельзя было ни предвидеть, ни ожидать. Это произошло, вероятно, потому, что твой брат был схвачен с пистолетом, или из-за чего-то другого, или вообще без причины, я не знаю.

— Говорят, это произошло, — сказал Антон, не глядя на него, — из-за того, что моя мать набросилась на немецкого начальника.

Такес сидел молча, уставившись в пространство. Потом он повернулся к Антону и сказал:

— Только не думай, что я сижу здесь для того, чтобы мучить тебя в угоду своей ностальгии по войне. Я знаю людей такого рода, но я не принадлежу к ним. Те каждый отпуск ездят в Берлин и, тоскуя по врагу, готовы повесить портрет Гитлера над своей кроватью. Нет, все дело в том, что там, в Харлеме, случилось кое-что еще. — Что-то блеснуло в уголках его глаз; Антон увидел, как дернулся несколько раз вверх и вниз кадык. — Твои родители, твой брат и те заложники были не единственными, кому это стоило жизни. Потому что я был не один, когда стрелял в Плуга. Нас было двое. Я был вместе с человеком, который… так сказать… моя подруга. Ладно, оставим это.

Антон изумленно воззрился на него — и вдруг все понял. Закрыв ладонями лицо, он отвернулся и заплакал. Она умерла. В эту минуту — двадцать один год назад — она умерла, и одновременно воскресло то, что она значила для него все эти годы, оставаясь в тени и не появляясь в его осознанных мыслях, иначе он давно спросил бы себя, жива ли она еще. Он искал ее там, в церкви, и позднее — в кафе, но понял это только теперь. Так вот зачем он приехал на эти похороны, к которым не имел никакого отношения.

Антон почувствовал руку Такеса на своем плече.

— Что случилось?

Он отнял руки от лица. Глаза его были сухи.

— Как она погибла? — спросил он.

— За три недели до освобождения ее расстреляли в дюнах. Она похоронена там, на Кладбище Чести. Господи, ты-то почему этим интересуешься?

— Потому, что я знал ее, — сказал Антон тихо. — Потому, что я с ней говорил. Я сидел ту ночь с ней в одной камере.

Такес посмотрел на него недоверчиво.

— Откуда ты знаешь, что это была она? Как ее звали? Она, конечно, не сказала, кто она такая.

— Нет, но я точно знаю, что это была она.

— Может быть, она говорила, что была причастна к расправе над Плугом?

Антон покачал головой.

— Нет, не говорила, но я точно знаю.

— Откуда же, черт побери? — крикнул Такес сердито. — Как она выглядела?

— Этого я не знаю, было темно — хоть глаз выколи.

Такес подумал немножко.

— Ты узнал бы ее, если бы увидел фото?

— Я ее не видел, Такес. Но… я бы очень хотел увидеть ее фото.

— Что она говорила? Ты должен хоть что-то помнить!

Антон развел руками.

— Я и рад бы помнить. Но это было так давно… Она была ранена.

— Куда?

— Не знаю.

Глаза Такеса стали влажными.

— Конечно, это была она, — сказал он. — Раз не сказала, кто она такая… Плуг выстрелил в нее в последний момент, когда мы уже заворачивали за угол.

Антон увидел слезы на глазах Такеса и тоже заплакал.

— Как ее звали? — спросил он.

— Труус. Труус Костер.

Люди у могилы косились на них неодобрительно. Наверное, удивлялись тому, что двое взрослых мужчин позволяют себе так распускаться, горюя об умершем друге. И думали, что на самом деле это просто показуха…

— Вот они, эти малахольные!

Голос его тещи. С Саскией и Сандрой в кильватере она вошла в ворота: две черные фигуры на ослепительном гравии и ребенок в белом. Сандра крикнула: «Папа!», уронила куклу и побежала к Антону. Он поднялся, нагнувшись, поймал ее и взял на руки. Саския смотрела на него испуганно, и он кивнул, чтобы она успокоилась. Но ее мать, опиравшаяся на блестящую черную палку с серебряным набалдашником, не дала себя провести.

— Ну что, сели тут поплакать? — спросила она сердито, и Сандра быстро повернула голову и посмотрела в лицо Антону. Г-жа Де Грааф издала звук, будто ее вот-вот вырвет. — Смотреть противно. Никак не можете развязаться с этой дерьмовой войной? Решил свести моего зятя с ума, Гайс? Да, да, конечно, ты. — Она засмеялась странным, издевательским смехом, и ее толстые щеки затряслись. — Поглядели бы на себя — точь-в-точь парочка некрофилов, застуканных на месте преступления. Да еще на кладбище! Довольно. Пошли отсюда.

И она повернула назад, по дороге указав своею палкой на валявшуюся на земле куклу и ни секунды не сомневаясь в том, что ее послушаются. Впрочем, так оно и случилось.