Анри Труайя - Рассказы

— Фильм довольно смелый, — отвечала она, потупя взор. И вдруг, собрав все свое мужество, оно спросила у него о том, что не давало ей покоя.

— А этот мальчик — ваш сын?

— Нет, — ответил он, — сын дворника.

Она не знала, обрадовало ли ее это открытие или разочаровало.

— Очень похвально с вашей стороны брать его в кино, — продолжала она, помолчав.

— Похвально и удобно, — ответил он, весело улыбаясь.

— Почему удобно?

— Потому что, как вы могли заметить, я невысок ростом и ничего не увижу, если какой-нибудь верзила будет закрывать мне экран. Вот я и покупаю билет для мальчика, усаживая его перед собой. Так хотя бы я могу быть уверен, что смогу посмотреть фильм до конца и никто мне не будет мешать.

Этот его эгоизм ее удивил. Он что циник или просто не осознает того, что делает?

— А вы подумали о том, что заставляете мальчика смотреть вещи, которые еще рано знать в его возрасте? — спросила она.

— Учиться жизни никогда не рано!

— Но это же не жизнь!

— Нет, жизнь, — ответил он, прижмурившись и глядя ей прямо в глаза. — Это и есть жизнь! И только это! Очень приятная жизнь, поверьте мне!

Ошарашенная, она склонилась над рукой господина Дюбрея, так старательно работая пилочкой, что она просто свистела, вгрызалась в ноготь. Они долго молчали. Наконец он спросил:

— Вы любите детей, мадемуазель?

— Да, — прошептала она.

Жинетт почувствовала, как на глаза ей наворачиваются слезы. Она продолжала пилить ноготь с какой-то тупой сосредоточенностью. Легкий запах паленого рога щекотал ей ноздри. Она боролась с одолевшим ее колдовством, когда вдруг будто сквозь туман донесся до нее низкий голос господина Дюбрея:

— Не хотите ли стать моей женой?

Она подскочила. В сердце клокотали одновременно ужас и радость. Не в состоянии на что-то отважиться среди этой бури чувств она пролепетала:

— Что вы говорите, мсье?.. Это невозможно!.. Нет! Нет!

Перед ней сидел господин Дюбрей, кругленький, приветливый и улыбался глазами, устами, всем своим существом.

— Подумайте, — сказал он, — я зайду завтра.

В этот вечер он не оставил ей чаевых. Жинетт провела бессонную ночь, взвешивая все «за» и «против» его предложения. Двадцать лет она надеялась, что кто-нибудь из клиентов предложит ей выйти за него замуж, так имела ли она право отказываться от возможности осуществить свою мечту? Правда, ей ничего неизвестно о господине Дюбрее. Ее немного смущала та темная полоса, которую она угадывала в нем. Но она убеждала себя, что каждая женщина имеет склонность к реформаторству и что она сумеет справиться с плохими наклонностями этого мужчины, как она справляется с его ногтями. На следующий день с холодной решительностью парашютиста, бросающегося в пустоту, она ответила ему «да».

Он хотел ограничиться очень простой гражданской церемонией, но она получила религиозное воспитание и во что бы то ни стало хотела венчаться в церкви.

Сын дворника был у них шафером. На свадьбу пригласили очень мало гостей. С ее стороны был персонал парикмахерской, с его — никого.

Во время венчания свечи погасли, орган сломался, а на мальчика-хориста напала икота. Эти незначительные происшествия не помешали сияющим от счастья молодым принять поздравления друзей в ризнице.

Сразу после этого они отправились в свадебное путешествие. Господин Дюбрей отказался сказать Жинетт, куда он ее везет. Она оказалась в роскошной венецианской гостинице, так и не понимая, как туда попала. Окна комнаты выходили на Большой канал. На возвышении стояла необъятная кровать золоченого дерева. В алебастровых вазах распускались белые цветы. Ослепленная этой роскошью, Жинетт спросила себя, не грезит ли она.

Она обернулась к господину Дюбрею и, не помня себя от радости, протянула к нему руки. Со сладостным замиранием ждала она, чтобы он подхватил ее на руки и понес на брачное ложе, покрытое леопардовыми шкурами. Но он не двигался с места, безвольно опустив руки, с хмурым и сосредоточенным лицом. Наконец он спросил у нее разрешения разуться.

— Конечно же, милый, — ответила она.

Он разулся, и она увидела, что вместо ступней у него раздвоенные копыта. Остолбенев от ужаса, она отступила к стене, не в силах произнести ни слова.

На следующее утро Жинетт проснулась счастливая и радостная в объятиях господина Дюбрея, одетого в цветастую шелковую пижаму. Быть женой дьявола оказалось не так уж ужасно, как ей казалось. В комнате вокруг нее белые цветы стали красными. На кресле вместо хлопчатобумажного халатика, который она привезла с собой, лежал золотистый кружевной пеньюар. В шкафах с открытыми дверцами висело полсотни новых платьев, одно другого краше. В комнату вошел слуга в ливрее, толкая перед собой столик на колесиках, уставленный серебряной посудой с фруктами и пирожными. Она успела лишь съесть апельсин, а они оказались уже во Флоренции. Потом господин Дюбрей щелкнул пальцами, и они перенеслись в Пизу, затем в Неаполь, а потом в Рим. Картины, которыми Жинетт восторгалась в музеях, ночью оказывались у нее в комнате. На рассвете они снова возвращались на свои места в выставочных залах. Никто ничего не замечал.

Пропутешествовав так целый месяц, они вернулись в Париж и поселились в собственном особняке на границе Булонского леса. Жинетт не вернулась больше в парикмахерскую, но профессии своей не оставила, так как ее супруг сам по себе стоил десяти клиентов. Каждый вечер часами она неутомимо трудилась над его ногтями, и профессиональная старательность умножалась супружеской нежностью.

Каждый день в девять часов утра он отправлялся на работу и возвращался ровно в половине седьмого вечера. В воскресенье, когда ему нужно было встретиться с кем-то вне дома, он обязательно возвращался к обеду. Никогда он не жаловался на свои служебные дела, никогда не отказывал жене в деньгах. В этой атмосфере семейного согласия и спокойствия в характере Жинетт расцвели крепкие обывательские добродетели. Оба они жили долго и имели много детей с твердыми ногтями и раздвоенными копытцами на ногах.

Жоржу стоило увидеть людей, толпившихся в большом зале, где были выставлены «произведения искусства и мебель из наследия госпожи Л.», чтобы понять, что торги в следующее воскресенье будут весьма значительны. Он искоса взглянул на жену и со страхом заметил жадный блеск в ее глазах. Ни он, ни она еще не бывали на аукционах, но их приятель Бергам часто повторял, что, обладая чутьем, в Версале за бесценок можно отхватить прекрасные вещи, поэтому они и решили попробовать счастья, да и случай выпал подходящий: они только что отремонтировали квартиру, перекрасили стены, и теперь сразу стали заметны ужасные недостатки в оформлении комнат. Жорж считал, что в гостиной обязательно нужна какая-нибудь картина, чтобы заполнить простенок между окнами; Каролине же хотелось украсить свою комнату комодом в стиле Людовика XVI. А здесь у них просто в глазах рябило от всевозможных секретеров и круглых столиков с ценным покрытием, инкрустированных письменных столов, столиков, расписанных в итальянском стиле, источенных шашелем кресел, сумрачного блеска картин известных живописцев в золотых рамах. И теперь они с сожалением думали, что денег, отложенных на этот случай, им вряд ли хватит. Повернувшись к Каролине, Жорж пробормотал: