Анри Труайя - Рассказы

— Я не понимаю…

— У вас есть брат… «Мечтательная телка»…

— Ну и что? Я же с ним навсегда поссорился!

— Навсегда, то есть до вашей смерти: именно это я и хотел от вас услышать. А после смерти?

— После смерти?

— Да после вашей смерти в сердце вашего брата уже не будет гнева на вас, и он не откажется исполнить вашу последнюю волю.

— Конечно нет… В конце концов, он не такой уж и плохой человек…

— Тогда по рукам? Вы собственноручно на гербовой глянцевой бумаге напишите всего одну короткую фразу: «Я прощаю моему брату причиненную им мне большую обиду при условии, что он закажет мне похороны по первому разряду в похоронной конторе Пилата»! Вот и все!

Затаив дыхание, Анатоль Филатр с изумлением смотрел на собеседника:

— Но… но… — пробормотал он, — я не вижу никакой выгоды из этой комедии…

— Вы рассуждаете по-детски! — сказал Пилат. — Выгода двойная. Для меня — еще одни похороны по первому разряду в актив конторы… Для вас…

— Ну да же…

— Для вас тоже! Об этом не так уж трудно догадаться…

И на глазах ошарашенного собеседника Пилат вытащил из кармана пять банкнот по сто франков и разложил их веером на столе.

— Нет, так не годится, — вздохнул Анатоль Филатр и сглотнул слюну.

Пилат посмотрел на него с презрением.

— Разве это будет честно по отношению к брату? — снова сказал Анатоль Филатр.

— Он ничего не будет знать о нашем соглашении.

— Хорошо. Но я не думаю, что смог бы при таких обстоятельствах…

Однако, произнося эти слова, он внезапно представил себе, как вернется домой, как униженно будет рассказывать Матильде о своих неудачах, словно наяву увидел раздраженное лицо жены, услышал визг голодных малышей, заметил даже счет от бакалейщика, специально положенный на самом видном месте около его тарелки. Эта картина заставила умолкнуть угрызения совести.

— Может, вы бы все же предупредили моего брата о нашем соглашении, — сказал он.

— Пустое! Вы хотите, чтобы он мне устроил скандал и просто-напросто потребовал порвать эту бумагу? Живым не прощают то, что прощают мертвым.

Анатоль Филатр не мог устоять перед искушением. В его душе шла жестокая борьба между совестью честного человека и инстинктом отца большой семьи. Его терзало множество различных желаний, и он хотел бы умереть на месте.

С омерзительным цинизмом и спокойствием Пилат собрал со стола банкноты и помахал ими под самым носом у бедняги.

— А сколько за эти деньги можно купить, Филатр! Вы об этом подумали?

Анатоль Филатр почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

— Давайте, — сказал он, — я согласен.

И схватив банкноты, он спешно засунул их в карман.

— Вот бумага и ручка, — сказал Пилат, любезно улыбаясь. — Сейчас мы закрепим на бумаге наш небольшой посмертный залог. Вы напишите завещание, о котором я вам говорил, и положите его в свой бумажник, так, чтобы его нашли… хм… в нужный момент. Конечно, второй экземпляр я оставлю у себя. Итак, пишите: «Я прощаю своему брату…»

Ссутулившись и склонив голову, Анатоль Филатр начал писать под диктовку Пилата, словно школяр, повторяя каждое слово:

— «Я… про… ща… ю мо… е… му бра… ту…»

Время от времени он останавливался, тяжело вздыхал и ворчал:

— И все-таки, и все-таки.

Осторожно, словно начинающий вор, отпер Анатоль Филатр дверь своей скромной квартиры.

— А, наконец! — послышался резкий женский голос. — Уже восьмой час, и лапша остыла!

— Да, это правда, — согласился Филатр, — но я даром время не терял.

И он чмокнул в лоб свою Матильду, бледную, совершенно истощенную женщину, голову которой, казалось, долго вымачивали в уксусе. Все четверо хилых, сопливых и невыносимо визгливых малышей толклись вокруг них.

— У нас нет ни сыра, ни вина, ни…

— Не стоит терять надежду, Матильда, когда тебе посчастливилось быть женой Анатоля Филатра.

— Да знаю я эту песенку!

— А может, и не знаешь, может, и не знаешь! — весело дразнил ее Анатоль Филатр. Но он знал, что в самой глубине души его притаилась неизбывная тоска. Медленно и торжественно, будто фокусник, он достал из бумажника пять банкнот по сто франков и положил их стол.

— Мой дневной заработок, — объяснил он.

— Ну и прекрасно, — воскликнула Матильда, — Филипп, беги-ка купи вина! Огюст купит хлеба. Тереза — ветчины. Мартина…

Через десять минут все заказанные продукты были на столе, и семья, весело звеня вилками и чавкая, начала ужинать.

Сын Неба смотрел на тарелки с едой, на полные стаканы и думал, что за эту семейную трапезу заплатил ценой собственной жизни. Действительно, этот хлеб, сыр, вино, ветчина — это он сам, его собственное, принесенное в жертву тело. С каждым куском ему казалось, что зубы впиваются в его тело.

— Ешьте, мои маленькие, пейте мои хорошие, — приговаривал он, с трудом сдерживая слезы.

— А ты сам почему не ешь? — рассердилась Матильда. — Тебя еще нужно упрашивать?

Анатоль Филатр поднес ко рту кусочек хлеба, но от омерзения ему свело челюсти, будто он собирался совершить что-то противоестественное.

С этого дня для Анатоля Филатра началась беспокойная жизнь. Теперь он смог взять напрокат смокинг для роли «элегантного статиста» и уже целую неделю снимался в сценах монмартрских ночных кабаре в стиле 1925 года. Но каждый вечер, возвращаясь со съемок, он проходил мимо похоронного бюро. А Пилат, стоя на пороге своего заведения, уже поджидал его с неприлично жадным выражением лица.

Стоило Анатолю Филатру поравняться с конторой, как Пилат, еще более надменный, еще более красный, еще более бородатый и еще более пузатый, чем обычно, улыбался ему всей своей щетиной и говорил:

— Ну и как вы себя чувствуете, Филатр?

Если бы это был кто-то другой, то фраза эта звучала бы, как простое изъявление вежливости. Но в устах Пилата она приобретала иное значение: в ней слышался мрачный намек, призыв к порядку, напоминание о том, что Анатоль Филатр больше себе не принадлежит, она звучала, как хозяйский окрик. «Как вы себя чувствуете» — должно было означать: «Скоро ли вы умрете, чтобы я смог вернуть свои пятьсот франков?» Анатоль Филатр стыдливо опускал голову и сухо покашливал.

— Вроде ничего, — жаловался он. — Да вот в горле все время дерет… и в конечностях в последнее время покалывает…

— Пока человек чувствует свои конечности, это еще не конец, — замечал Пилат.

Анатоль Филатр, полностью удрученный этим язвительным замечанием, пожимал три коротких и вялых пальца, которые ему протягивал Пилат, и, опустив голову, с чувством собственной вины, шел дальше. На следующий день мучения повторялись в то же время, на том же месте и при тех же обстоятельствах.

Сын Неба чувствовал себя честным должником, который не может выполнить свое обязательство. Он выдал чек без обеспечения. Он заложил собственную смерть, а она никак не приходит. С каждой встречей ему казалось, что заинтересованность Пилата перерастает в нетерпение. Пилата возмущала его медлительность, хилый вид и жалобы. Пилат требовал, чтобы с ним рассчитались в ближайшее время. Пилат, человек прямой в делах, не терпел, чтобы его обманывали. Напрасно Анатоль Филатр исхищрялся во все новых и новых извинениях.