Эдмондо Амичис - Итальянские новеллы (1860–1914)

Вместе с тем изменились и политические задачи. Ведущие группы буржуазии, захватив власть, сразу успокоились и затормозили огромную энергию, которую развивали итальянцы в вековой освободительной борьбе. Пора карбонарского, младоитальянского, гарибальдийского героизма закончилась. Революционный пафос, поднимавший целые поколения на заговоры и восстания, теперь даже вызывал раздражение у тех, кто был удовлетворен создавшимся положением.

Действительно, объединение не принесло счастья народу. Неравенство, несвобода, нищета, ужасающее невежество — и, с другой стороны, кричащая роскошь быстро богатеющих банкиров и предпринимателей бросались в глаза. Благородному энтузиазму патриотов оставалось еще много дела. Но это были задачи внутренней борьбы, которую пытались заглушить. Вот почему романтизм, возникший из задач освободительной борьбы и связанный с нею в продолжение всего своего развития, должен был внушать опасения. Ведь еще в 1870 году Гарибальди, напоминая своим соотечественникам о славном прошлом и о павших в борьбе героях, хотел разоблачить «мерзости правительств и священников» и побудить молодежь продолжать борьбу за освобождение — но теперь уж не от иностранцев, а от местных притеснителей, затормозивших действительное «восстановление» Италии.

С другой стороны, явно перерождается и то чувство протеста против существующего порядка, которое было характерно и для романтизма и для всего Рисорджименто. Негодование против притеснителей отечества, сострадание к массе обездоленных, восстание против авторитета церкви, общепринятых мнений и косной мещанской психологии теперь словно теряют под собою реальную общественную почву. Крушение прежних иллюзий после того, как выяснилась подлинная природа объединения, разочарование в «новых временах», которых ожидали как некоего всеобщего блаженства, лишили общественного смысла все те нравственные качества, которые создавали героев Рисорджименто. «Героическая» психология утратила свою прежнюю героическую цель и из революционной превратилась в анархическую. Характерным проявлением этого довольно распространенного в 1860-е годы явления был возникший в это же время миланский литературный кружок, получивший название «Скапильятура» («scapigliato» — «растрепанный»).

Итальянские исследователи называют «Скапильятуру» третьим итальянским романтизмом (первый — движение начала XIX века, второй — 1830–1840-е годы). Однако «растрепанные» весьма отрицательно относились к романтикам и, в частности, к Мандзони, который считался вершиной и главой новой итальянской литературы. Это было явление другого времени и другой общественной природы — анархическое бунтарство, характерное для многих европейских литератур того же периода и противопоставлявшее себя романтизму.

Все эти обстоятельства и вызвали борьбу с романтизмом, которая велась с очень различных, иногда прямо противоположных позиций и приводила к очень различным творческим результатам.

В 60–70-е годы под романтизмом стали понимать не столько героическую революционность эпохи Рисорджименто, сколько анархическое бунтарство. Страсть к свободе, протест против общественного насилия предстали в виде индивидуализма и аморализма, любовь, ниспровергающая все препятствия и запреты старого быта, рассматривалась как подрыв устоев; мечта, которая пренебрегает материальными благами и увлекает к подвигам ради лучшего будущего, стала путать, как душевная болезнь и нравственная опустошенность. Особенно характерной чертой романтизма теперь считаются непригодность к практической деятельности, несоответствие желаний с реальными возможностями существования, неспособность к любви, сочетающаяся с жаждой любви, отсутствие творческого дара в сочетании с претензиями на гениальность и желание переделать мир, который, как казалось и разочарованным и успокоившимся, всегда останется таким же, каким был. Несомненно, «растрепанные» и близкие им по духу давали основания для подобного понимания романтизма.

Борьба с романтизмом в 1870-е годы стала задачей дня. Молодой Джованни Верга в ряде романов разоблачает безрассудную «романтическую» любовь, которая влечет за собою гибель семьи, таланта, личности; недовольство судьбой, неизбежно повергающее человека в беду увлечение искусством, заставляющее пренебрегать полезными профессиями и нуждами практической жизни. Этот тезис с разных сторон разрабатывается в романах «Грешница», «Ева», «Тигрица», «Эрос».

Но эти «романтические» заболевания в большинстве случаев — удел обеспеченных или интеллигентных людей. Поэтому герои юношеских романов Верги — это художники и аристократы. В дальнейшем творчестве Верги «романтизм» окажется болезнью целой эпохи и распространится даже на нищих рыбаков и крестьян.

Приблизительно так же, но с несколько другим акцентом, изображен романтизм у Матильды Серао, которая рассматривает религиозную экзальтацию, неудовлетворенность данным и всякого рода мечтательность как болезнь души, снедаемой роковым эгоизмом. Ее героиня, пораженная этой болезнью, лицемерит сама с собой, попирает нравственные устои, разрушает семьи и сеет на своем пути безумие и смерть («Фантазия»). То же — во многих произведениях других писателей.

За этим осуждением «романтического» типа, за этим яростным отрицанием прошлого стоят прежде всего новые потребности, — выдвинутые новой эпохой, и вполне реальные общественные, научные и художественные идеалы.

Объединенная Италия являла зрелище необычайное. Под властью сардинских королей оказались области, в течение столетий жившие своей особой жизнью, своим особым политическим укладом. Природа, экономика, занятия, нравы, язык этих областей были совершенно различны. Миланцу было трудно понять сицилийца, так же как венецианцу — понять жителя Абруцц. В каждом городе и в каждой деревне была чуть ли не своя религия и свой бог, и крестьяне соседних деревень, защищая честь своего святого, вступали в кровавые сражения.

Противоречия между земледельческим Югом и промышленным Севером были особенно острыми и составляли не только экономическую, но и политическую проблему. Каждая провинция требовала особого к себе подхода. Приходилось бороться с невежеством, которое заставляло вспомнить о каменном веке и сильно тормозило экономическое, техническое и политическое развитие. Для того чтобы сколотить из этого хаоса единое государство, нужно было прежде всего изучить эту пеструю итальянскую действительность, эти «местные условия», все то, что прежде казалось не столь существенным и скрывалось за великими лозунгами национально-освободительной борьбы.