Франце Бевк - Сундук с серебром

— Пол-литра! — крикнул корчмарю.

Торопливо налил стакан и выпил, не поднимая головы. Его раздражало молчание за соседним столом, и он наконец поднял глаза: все, кроме тех, кто сидел к нему спиной, глядели на него.

Тощий Ровтар, с уныло свисавшими усами, сказал, помаргивая крохотными глазками:

— Ты сегодня при деньгах, Михале, а?

Михале взглянул сердито. Правда, сосед заговорил с соседом, но зачем непременно поминать о деньгах? Догадывается он, что ли, что деньги взяты взаймы? Михале снова вспыхнул.

— При деньгах, не при деньгах, кого это касается? — огрызнулся он злобно. — Не украл небось. У тебя не украл.

Крестьяне удивились. С чего бы такая злость? Ровтар почувствовал себя обиженным.

— Что ты пьяным притворяешься, когда еще и не пил? Погоди, пока напьешься!

Михале уставился на него, словно хотел уничтожить взглядом. Черт побери! Теперь он сдержался, хотя брань жгла ему глотку. Оставили бы его в покое! Разве их кто о чем спрашивает? Он сам по себе, они сами по себе. Пусть еще кто-нибудь попробует разинуть рот!

Никто больше не задевал его. Переглянулись многозначительно и пожали плечами. Михале, поставив локти на стол, продолжал пить. Вино быстро ударило ему в голову, кровь бурно струилась по жилам. Сегодня он впервые пил с тоски и горя. Наливал себе в стакан почти бессознательно, машинально, не думая о вине: его занимали соседи. Хотя он сидел, склонившись к столу, но исподлобья внимательно наблюдал за ними.

Он ловил каждое движение, стараясь отгадать их сокровенные мысли. Глаза его больше не походили на глаза музыканта: что-то грубое, жестокое затаилось в его зрачках. Взгляд стал вызывающим, почти издевательским. Пусть теперь говорят, пусть говорят, если хватит смелости. Он судорожно стиснул стакан. Пусть только спросят, пишет ли ему еще Ангелца. Первый, кто разинет рот, получит стаканом по башке. Никто его не удержит. А потом он швырнет и бутылку. Все, что подвернется под руку. Залпом выпитое вино уничтожило сдержанность, гнев так и рвался наружу. Пусть только попробуют! Он почти лег на стол, точно хотел растянуться через всю комнату, прислушался.

— На скотину цены поднялись. Не очень чтоб уж, но все-таки. А то все шло чуть ли не за бесценок.

— И на дрова цены подскочили. Если бы я теперь продал все, что тогда у меня было, сорвал бы неплохой куш.

— Конечно. Но не продай ты их тогда, все погнило бы. Лучше что-нибудь, чем ничего.

Крестьяне говорили о самых простых вещах, то и дело разговор прерывался, а затем начинался снова. Было ясно, что они не знают, о чем говорить, ищут слова, словно пробираются в темноте. Михале злобно рассмеялся сквозь зубы. Ха, он нарушил все их расчеты! Боятся! Его, бедняка, боятся! Это ему нравилось, но в то же время и сердило. И чего они притворяются? Да он же их насквозь видит! Они его не проведут! Не на такого напали! Это была одна из тех редких минут, когда на него находила дикая решимость. Он беспокойно перекладывал руки, словно не знал, куда девать силы. Ему было даже почти неприятно, что не поминают Ангелцу. Если не открыто, то хотя бы намеком, он все равно поймет.

Вино уже разбирало его, но голова была ясна, как никогда. Трусы! Подлые трусы! Он насмехался над ними. Наконец у него вырвался громкий смех, который заставил их замолчать и поднять головы. Что, он в самом деле уже пьян? Но заговаривать с ним больше не осмеливались. Толковали о ранней осени, предсказывали морозы и снег.

Хотя мысли его с каждой минутой делались все туманнее, одну, самую главную, он не терял, держа ее на привязи, как испуганное животное. Ему чудилось, будто комната наполнена не только дымом, но и каким-то туманом, в котором он различал лишь Пологарову голову. Даже если бы все его сознание утонуло в вине, эта огромная, отвратительная голова торчала бы, точно громадный кулак, и тревожила его душу.

Он чуть-чуть прикрыл веки, но не сводил глаз с Пологара. Тот тоже смотрел на него, так как сидел почти напротив. Ждал, пока Михале уйдет и можно будет продолжать прерванный разговор. А он вот не уйдет! Не поднимется раньше Пологара, хоть бы до самого рассвета просидел в корчме.

Бутылка была пуста, и он заказал новую. Он пил слишком много и слишком быстро. А ему нельзя напиваться. Провел рукой по лицу, словно желая стереть опьянение, которое паутиной застилало сознание. Взглядом он так и впился в Пологара, черный осадок в его душе все больше мутился. Хмельной яд ненависти тек в его жилах.

Мысли разбегались, он собирал их и с трудом соединял, наполняя смыслом. Нет, он не донес на Пологара. Он не может этого сделать. Человека надо бить прямо в лицо, зачем нападать из-за угла! Прямо в лицо… За эту мысль он ухватился еще судорожнее, чем за стакан, который держал в руке… Он ведь и так не может оставаться у Пологара, теперь все равно, что бы ни случилось. Выложит ему все прямо в глаза, а потом уйдет, куда — неважно. Живут же другие, у которых нет даже своего угла, где можно приклонить голову. А у него ведь хибара есть. Выложит ему все, а потом стукнет колом из ограды. Сегодня вечером… пусть все будет кончено… сегодня же вечером. Пологар ошибся в своих расчетах. Он выскажет ему правду прямо в глаза и ударит его, Пологара! На! Это будет крепкий удар, он тут же на месте свалится и не сможет дать отпора.

Михале вздрогнул и боязливо огляделся вокруг. Не своих мыслей испугался, нет, ему показалось, будто он говорил вслух. За большим столом шел разговор о сене, на него никто не обращал внимания, словно его и нет в комнате. Два парня, его соседи, уже ушли. Да, он скажет, а потом ударит… Ему, пьяному, это казалось таким естественным, удивительно, как это раньше не пришло ему в голову… Губы скривились в злобной усмешке.

— Получай, черт, — бормотал он.

Опять поднял лицо от стола. Выпил глоток вина, а остаток выплеснул на пол. Крестьяне расплачивались, собираясь уходить. Пологар стоял уже посреди комнаты и зевал. Направляясь к двери, окинул его небрежным взглядом.

— Идем, Михале, коли ты уже кончил.

Так хозяин обычно говорит слуге: «Ступай, коли кончил!» Куда? Домой, а с утра на работу, куда же еще, раз не хочешь умереть с голоду?

«Эх! — Михале стиснул зубы и сжал до боли в пальцах стакан. С трудом удержался, чтобы не запустить им в голову Пологару. — Ладно, пойдем, только ты рано радуешься! Ты еще удивишься, рот от изумления разинешь! А что, неплохо получилось, что он позвал Михале с собой».

— Сейчас, — выдавил он. — Погоди!

Бросил деньги на стол.

Вскоре они вышли из корчмы и потерялись во мраке.

Ночь стала темнее, чем раньше, небо затянулось тяжелыми облаками, заслонившими звезды… Горные хребты едва угадывались вдали, а ближайшие горы до гребня погрузились в темноту. Иногда только белел камень на дороге или поблескивала луна; видны были лишь тени ближайших деревьев. Огоньки в домах уже погасли, одни окна корчмы еще светились. В узкой канаве вдоль дороги бежала вода, слышен был ее тихий рокот, время от времени заглушаемый порывами ветра.