Франце Бевк - Сундук с серебром

— Я вас не пущу, — завизжала она, сжав кулаки. — Никуда вы не уйдете с деньгами! — кричала она ему вслед, когда он, в страхе перед ее яростью, спотыкаясь, заспешил в сени. — Уж не думаете ли вы отдать Мицке и дом тоже? — вопила она, когда Ерам ступил на лестницу, отмахиваясь обеими руками от ее слов. — Скорее я сама его спалю… Скорее спалю… Подумайте лучше…

Старик добрался до постели, рухнул на тюфяк и зажал уши руками. В груди у него хрипело, губы беспрестанно повторяли: «О, господи! Господи!» И все-таки он ни на секунду не поколебался в своем решении.

Захлопнув за отцом дверь, Анка заметалась по горнице, хватаясь за голову и крича. Обезумев от ярости, она не сознавала смысла слов, срывавшихся с ее языка. Вдруг она умолкла, с каким-то недоумением огляделась вокруг, несколько раз глухо всхлипнула, опустилась на скамью и уставилась в одну точку, уронив руки на колени.

Обдумать все трезво она не могла — в голове долго не прояснялось, и с тем большим упоением она отдавалась ненависти. Непрочная внутренняя связь, которая установилась было между нею и отцом, порвалась навсегда. Она чувствовала себя обманутой и отверженной, но это не лишало Анку отваги и злобной решимости, порожденной черными мыслями.

Время от времени она подымала голову, взглядывала в окно и прислушивалась. Она боялась, как бы отец потихоньку не выскользнул из дому. С чердака доносились тихие стоны. Это ее не пугало. Ей хотелось, чтобы отец заболел, как несколько месяцев назад. И умер. Эта мысль не заставила ее содрогнуться. Даже успокоила ее.

Анка вспомнила о козе, встала и, тряхнув головой, пошла в хлев, захватив с собой острый нож. Козу и околевшего козленка она оттащила на край пашни, стараясь не терять из виду дом и особенно входную дверь. Не зная, как освежевать животное, она все-таки, стиснув зубы, принялась за дело.

Она думала об отце. Она хоронила воспоминания юности и раздувала в своем воображении бессчетные маленькие обиды, нанесенные ей отцом. Уверовав в собственные измышления, Анка пришла в ужас: с тех пор как она себя помнит, для отца существовала только Мицка. Теперь он отнесет к Мицке деньги, хотя та уже получила свою часть. Анке мерещилось, что отец давно надумал сделать это и происшествия последних дней тут ни при чем. Почему она не догадалась сама взломать сундук и взять деньги? Почему не позволила Йохану сделать это?.. Она замотала головой. Нет, нет! Это было бы неправильно. Но что предпринять теперь она не знала. Мысль ее лихорадочно металась, не находя выхода; каждый раз преградой стоял отец…

Анка порезала себе палец и бросила работу. Она сдавила пораненное место, и кровь закапала на весеннюю траву. Оторвав от нижней юбки лоскут, она завязала палец. Несколько минут Анка, держа нож в руке смотрела на козу, шкуру которой уже попортила. Потом сходила за лопатой, вырыла с краю поля яму и закопала обе туши.

Козленок, оставшийся в живых, блеял в хлеву. Анка слышала его, но была так измучена работой и волнением, что едва держалась на ногах. Она присела передохнуть, и ей вдруг стало горько до слез. Все же она овладела собой, пошла в сени и развела в очаге огонь. Хотелось есть. Глядя на пляшущее пламя, она стряпала обед.

«Пожалуй, лучше было бы договориться с отцом по-хорошему», — думала она. Но притворство не давалось ей, она с трудом заставила себя подняться на несколько ступенек, а смягчить голос так и не смогла.

— Отец, обед на столе, — проговорила она враждебно.

Прошло много времени, прежде чем последовал ответ:

— Я не хочу.

Пригнув голову, Анка некоторое время постояла на ступеньке, потом поднялась на чердак.

— Когда вы думаете уходить? — спросила она сдавленным голосом.

В темноте она не сразу разглядела, что отец лежит на постели одетый по-воскресному. Рядом с ним — большой узел. На старом сундуке — миска молока с накрошенным хлебом и сало.

— Когда пойду, тогда и пойду, — ответил он глухо и неприязненно.

Он чувствовал слишком большую слабость и стеснение в груди, чтобы тотчас тронуться в путь. Кроме того, он знал, что дочь ни на минуту не спускает глаз с двери. Он ждал удобного момента.

Анка поняла, что ее уловка не удалась, и злоба еще сильнее сдавила ей горло. Не чуя под собой ног, она спустилась в горницу, села за стол и начала есть. Каждый кусок был горек, точно пропитанный желчью. Она несколько раз зачерпнула из миски и швырнула ложку на стол. От страшной мысли, которую она в своем ожесточении не стала отгонять от себя, ее бросило в жар, на лбу и висках выступили бисеринки пота.

Она пошла в хлев, подобрала с подстилки козленка и прижала к груди. Еще ни к одному существу она не выказывала столько нежности! Козленок блеял и все искал материнское вымя, тычась ей в щеку. Она снова опустила его на подстилку и пошла на гумно, где хранились старые корзины. В полутьме она увидела Йохана, лежавшего на ворохе соломы. Он только что проснулся и с выражением растерянности и недовольства таращил на нее заспанные глаза.

Анка не ждала увидеть его здесь. Она еще не думала, как поступить, если он вдруг появится. Теперь она почувствовала, что ненавидит его ничуть не меньше, чем в ту минуту, когда он ударил ее кулаком в лицо. И все же она обрадовалась, ибо он словно услышал призыв ее темных дум. Но обнаруживать свои чувства она не хотела.

— Ступай обедать, — сказала она, не глядя на мужа, и, взяв худую корзину, вернулась в хлев. Подстелив в корзину мягкого сена, она положила туда козленка и понесла в дом.

Через минуту вошел Йохан и обвел горницу вороватым взглядом. Потом всмотрелся в лицо жены, точно стараясь прочесть ее мысли. Не понял ничего. Сам он не решился бы войти в дом, по крайней мере, днем и теперь был доволен, что его позвали. Но при виде открытого сундука лицо его потемнело от гнева.

Он сел и взялся за ложку.

— А ты не будешь?

— Не хочется мне. — Жена выглянула в сени и притворила дверь.

Она старалась совладать со своим волнением, боясь, что муж заметит, как ее трясет. Взяв на руки козленка, она раскрыла ему рот и стала туда вливать с деревянной ложки молоко. Малыш давился, вырывался из рук, искал сосцов матери, не понимая, что ему хотят спасти жизнь. Анка делала свое дело с таким материнским терпением, что на нее было приятно смотреть. Однако душа ее не участвовала в этих заботах. Одна-единственная мысль — если то, что владело ею, еще можно было назвать мыслью — не оставляла ее, и Анка дрожала мелкой дрожью. На мужа она не взглянула ни разу.

Йохан с презрительной гримасой следил за нею.

— На что он тебе сдался? — насмешливо спросил он.

Она не ответила, продолжая черпать молоко ложкой, и все чаще проливала его на передник.

— Что, отец заметил? — наконец не выдержал муж, кивнув на сундук.