Любош Юрик - И придут наши дети

Вопросы, вопросы, на которых нет ответа.

Надо расслабиться. Сосредоточиться. Иногда нужно ухватить только самую первую фразу, а там уже само пойдет. Ну, хотя бы вот так: «Согласно сообщениям Пентагона глобальная система американских военных баз составляет на сегодняшний день триста больших летных, морских и сухопутных единиц на чужих территориях…» И так далее. «Ядерный потенциал на земном шаре так велик, что одной десятой его части достаточно для того, чтобы разнести всю планету». И тому подобное…

Он довольно фыркнул. Можно работать. Если постараться, до обеда можно закончить комментарий. О чем, собственно, он пишет? Армии, оружие, бомбы, танки… Смерть в цифрах. Ужас, который преследовал его в самые неподходящие минуты, когда вместо Дашиного лица ему мерещились эти танки, бомбы, гранаты, сеющие смерть. «Что с тобою, милый? Что случилось?!»

Да, конечно, он попросит руки Сони Вавринцовой, даже если им придется жить просто как брату с сестрой. А если он преодолеет страх, если станет настоящим мужчиной, у них будут и дети. Это единственный выход. Кончай хныкать, сказал он себе, надо решиться!

Оставив на столе мелочь за кофе, он взял тетрадь, сигареты и, отодвинув стул, резко, еле сдерживая нетерпение, вышел на улицу, чтобы смешаться с торопливой людской толпой.

Ответственный секретарь Оскар Освальд в течение нескольких минут уже дважды заходил в кабинет Климо Клиштинца. Это было исключительное событие, в другое время он не показывался здесь целыми месяцами. Когда он второй раз вошел в кабинет Клиштинца и устало уселся в узкое неудобное кресло, заведующий экономическим отделом от нервного напряжения даже закурил сигарету и теперь ждал, что же скажет ему ответственный секретарь. Однако тот ничего не говорил, озабоченно разглядывая носки своих ботинок.

— Я тебе уже говорил, что у меня ничего нет, — сказал Клиштинец.

Освальд молчал, и потому Клиштинец заговорил раздраженным голосом, от которого у него пересохли губы и запершило в горле.

— Я действительно не могу понять, что у тебя за манера, на каждом совещании мы ругаемся, чтобы пропихнуть свои материалы, а теперь у тебя нечего ставить в номер! Что случилось? У нас запланирована Банская Каменица, контрольный день… Ну и что с ним? Что это Прокоп ходит с вытаращенными глазами? Я не могу даже представить себе, как это можно написать репортаж за один день! Зачем вы его планировали в этот номер? Можно было подождать неделю, что случилось бы? Да ничего! Не знаю, куда это торопятся эти молодые люди! Они думают только о себе и о своей карьере! Им хотелось бы печатать в газете материалы на всю полосу и лишь на самые злободневные темы! Когда я вспоминаю, как сам начинал… Я бегал для господ редакторов за пивом!.. Помню, когда я работал репортером хроники, так ради четырех строчек я прочесывал весь город… А эти сопляки… Им тут же хочется ухватить самый сладкий кусок пирога!

Ответственный секретарь молчал, и, казалось, он его вообще не слушает. Он передвигал по столу пустую пачку от сигарет и время от времени рассеянно проводил рукой по своим взлохмаченным волосам.

— Ты только взгляни на нашу редакцию, — продолжал Клиштинец свой монолог. — Шеф набрал юнцов, и они начинают нас учить, как делается газета! Вот и мой сын, — перескочил он на другую тему. — Одно мучение с ним! А при этом он неплохой парень. Но вот вдолбил себе, что будет жить по-своему, делает только то, что его интересует, остальное его не заботит. Некоторые люди всю свою жизнь делают то, что им неинтересно, что им противно… А он нет! Вчера был у него в училище, что тебе говорить! Директор на него жаловался. Я потом позвал его, хотел вправить ему мозги, да чем тут уже поможешь?! Больше он в училище не пойдет, учебой, мол, сыт по горло, в институт не хочет, потому что, мол, видит, чьих сынков и дочек туда принимают… Все, мол, по протекции… Да и вообще, говорит, хватит с меня по горло всей этой вашей коррупции, лицемерия, подлости… Нет, ты скажи… может, он потом поумнеет, может, сам захочет поступить в институт?! Теперь пойдет работать, по крайней мере хоть рабочим станет, раньше, чем его заберут… Что ж, я тоже начинал рабочим, а теперь вот тут…

Освальд пробормотал что-то невразумительное.

Клиштинец снова перескочил на другую тему.

— Ты забыл про телеграмму из Буковой или что? Почему ты ее не передал? Я случайно нашел ее на твоем столе. У тебя там такой беспорядок… бросаешь такую важную телеграмму, будто это какой-то старый билет в кино… О чем ты только думаешь?!

Освальд сделал рукой неопределенный жест, безучастное и рассеянное выражение его лица при этом никак не изменилось.

Казалось, что все его внимание приковано к пустой коробке из-под сигарет.

— Дай сюда, — Клиштинец разозлился и потянулся за пачкой, но увидев, что она пуста, снова бросил ее на стол.

— Ей-богу, просто не знаю, что и думать об этих молодых! Думаю о сыне, думаю о Прокопе, о Крижане, о Вавринцовой, обо всех этих юнцах… Что они такое?

Он замолчал, испытующе глядя на Освальда, но тот, склонив голову, молча смотрел в стол. Клиштинец, не дождавшись ответа, продолжал:

— Я решил не вмешиваться в жизнь сына. По-видимому, это не имеет смысла. Я ему о чем-то говорю, а он жует резинку, и один бог знает, о чем он думает. Или огрызнется… коррупция, аморальность, мол, вот ваш мир. Да и в редакции не стану больше связываться с этими молодыми, главный набрал их, вот пусть и печется о них! Хочет сделать из Прокопа своего заместителя — пожалуйста, это его дело!

Он покосился на Оскара.

— Ну, ладно! А что ты сидишь тут? Тебе что-нибудь надо?

Ответственный секретарь мотнул головой, словно очнулся ото сна. Он встал, уперся ладонями в стол.

— Извини, — пробормотал он. — Шефу стало плохо… Неожиданно. Уже приезжала «Скорая», похоже, что это инфаркт. Пошли! Редакция осталась без главного. Пока вопрос не решится, тебе придется его замещать.

— До каких пор мы будем ждать? — спросила Катя Гдовинова, и в голосе ее усталости было больше, чем ей бы хотелось. — Мне это уже не нравится. Мне уже и впрямь это действует на нервы. — Она шагала за Даниэлем Ивашкой, переступая через разбросанные доски, мешки с цементом, мотки проволоки, через лужи, грязь и бордюры незаконченных тротуаров в микрорайоне «Юг».

— Подождем, пока вернется Прокоп, — ответил Ивашка, и его голос тоже был уставшим и расстроенным. — Пойдем в гостиницу. Мы так договорились. — Он зашагал дальше, не обращая внимания ни на грязь, облепившую его ботинки, ни на Катю и ее протесты. Они подошли к скамейке.