Марта Кетро - Хорошенькие не умирают

Однажды в детстве я прожила в отчаянии целую зиму, у меня были очень скользкие сапоги, и я всё время падала. Теперь думаю, до чего была поправимая жизнь. Сапоги виноваты, а не болезнь случилась или не человек, например, исчез, и ты без него всё время падаешь.

Утром настойчиво снился сон, с повторами и возвращениями, так, чтобы не осталось сомнений в ходе сюжета.

Я — почти взрослая девушка, учусь на первом курсе или старшеклассница, вокруг тоже полуподростки. У меня заводится поклонник, такой, как мы все любим: покорный, преданный, нетребовательный. Хочет только быть поблизости и всюду за мной таскаться, по мелочи услужая. И я ему зачем-то, от девичьего одиночества или тщеславия, это разрешаю. Всё идёт терпимо и порой забавно, удобно же иметь под рукой пажа. Со временем он начинает немного меня корректировать, слегка направлять в сторону, которая ему кажется правильной. «Не кури», например, «переоденься», «не ходи туда». Но всё это помещается в рамки заботы и почти не тяготит, пока я не решаю побыть одна — поехать куда-то или погулять с кем другим. И тут понимаю, что «корректировать и направлять» он готов с применением силы и явно намерен меня убить, если я окончательно испорчусь. У него есть большая тихая армия — мыши, которые неотвратимо лезут ко мне в квартиру через балкон; грязные злые дети, готовые броситься на капот машины, в которой я пытаюсь сбежать. Меня увозят на дачу, но я чувствую слежку и знаю, что не поздней, чем ночью, в дом проникнут его крысы — сначала животные, потом в человеческом обличье. И меня наверняка уничтожат, потому что я его разочаровала.

Просыпаюсь в ужасе, но не столько от сна, сколько от того, что он значит.

Ведь это — всё, что я думаю об односторонней близости, бесплатной преданности и о сыре в мышеловке.

Плохо, что я не верю в подарки и бескорыстное служение — это лишает сюрпризов. Хорошо, что меня не сожрёт крысиный король.

Найти ключ, говорят, к счастью, люди от этого обнадёживаются и ждут перемен. Но важно помнить вот что.

Бывают ключи, которые открывают двери и которые закрывают, и никогда не знаешь, какой тебе попадётся. Года полтора назад, в сентябре, я утром нашла два ключа, и в тот же день у меня закончилась работа и ещё одна история. Внезапно я просто услышала грохот захлопнувшихся ворот и скрежет в замочной скважине. Ещё можно было заглянуть между кованых прутьев решётки, но сразу стало понятно, что заперто насовсем.

Бывают ключи от дверей, за которыми нет ничего хорошего. Отпереть-то они отопрут, но вам не понравится. Жёны Синей Бороды могли бы кое-что порассказать о тайных комнатах, куда не стоило совать нос.

И бывают ключи, которые потерялись за ненадобностью. Замок давно сломан, и даже двери той нет, для которой они предназначены. Эти ключи несчастливые и удачи не принесут, только растерянность и пустую надежду.

Поэтому будьте осторожны с незнакомыми ключами и чужими сказками.

У меня нет стеклянного шара, но я часто в него смотрю. Гранёный хрусталь, преломляющий не только свет, но и мысли, и состояния, дробящий в радугу любые лучи, какие сможет поймать. Подлая машинка, которая мешает чувствовать, сразу принимаясь раскладывать переживание на оттенки, да так красиво, что некогда жить, а только любоваться. Пока поворачиваешь его в пальцах, поглаживая плоскости и углы, тебе не больно, не стыдно, не страшно и не сладко — тебе понятно. И лишь потому я умею убедительно рассказать о прелестях медленного расставания.

Не такого, когда тебя внезапно вышвыривают из любви; и не того, когда сбегаешь или захлопываешь все свои двери — входную, в коридор, в маленькую комнату, в чулан, и прячешься там под старым пальто, чтобы оно, милосердное и всепрощающее, погладило по щеке атласной подкладкой. Я о другом — о восхитительно осознанном, отвратительно осознанном исходе из мёртвых отношений, из чужой жизни, которую давно разделял лишь по инерции. Когда по большому счёту требуется только одно — уверенность рук.

Изымаешь себя из той реальности осторожно, будто разбираешь карточный домик; стараясь ничего не разрушить, очищаешь тот мир от себя и рваной паутины, которая изображала остатки любви. Если кажется, что конструкция сейчас распадётся, сделай подпорку, заменяя — и заменяясь. От банального: раз больше не придётся готовить этому человеку кофе, подари кофеварку, обязательно ту, что справится лучше тебя. Нет, вибратор не надо, и любовника подыскивать тоже, но можно познакомить с ценными людьми, и желательно с такими, с которыми не собираешься встречаться весь следующий год. Замени чувственное на материальное, помоги с работой, подбрось идею, порекомендуй развлечение, выбели стены, вынеси мусор — и вали уже, сваливай, убрав руки и не дыша.

Конечно, мог бы уйти просто так, потому что сострадание всё равно фальшивое, а помощь бесполезна, но ты делаешь это для себя. Потому что всё это — не более чем заклинание от собственного разочарования, флейта для завораживания беззубой кобры, которую слишком часто щёлкали по носу, плацебо от жалости к себе и к оставленному миру, переставшему тебе сиять. Убедись, что без тебя тут будет даже лучше, уйми тремор и последним лёгким движением стяни лишнюю карту — за порогом посмотришь, какую. А теперь выбрось её, потому что всё это — только ловкость.

Ловкость рук и никакой трагедии.

Если говорить о несчастливых финалах, я знаю вот что.

Непоправимое происходит не в тот момент, когда значимый человек вас ранил, испугал или повредил вашу жизнь. Нет. Люди добры, терпеливы и забывчивы. Но вот после того, как он в этом повторился, заканчивается всё. В момент, когда огорчение становится привычным и вместо острой реакции вы пожимаете плечами: «Опять? Всё то же самое? Тоже мне, удивил». Не знаю, может, это издержки профессии и только я не могу извинить повторение сюжетных ходов, есть ведь жёны наркоманов, алкашей и прочие профессиональные жертвы. Но что они делают со скукой, с пренебрежительным разочарованием, когда видят, как любимый яркий человек становится нестерпимо банальным в своих приёмах?

Брошенные мужчины напоминают птиц, которые высиживают камни.

Сначала он вьёт гнездо вокруг пустого места, ожидая, что она вернётся и заполнит его собой. Стаскивает отовсюду пух и веточки, покупает новое одеяло, которым она укроется, когда похолодает (к зиме-то наверняка соскучится и прилетит, никогда не умела быть одна в холода), новую чашку вместо той, разбитой напоследок; запасает шоколад с перцем. Покупает по случаю, не специально, для себя, а всё же держит в уме, что откинет одеяло, а там она; войдёт в комнату, а кое-кто нашёл шоколадку и затих (у неё, когда она лопает сладости, делается невинное лицо, какое, наверное, было в пятнадцать лет).